База накрылась клубами взрыва, а бортовой компьютер долго во всех ракурсах смаковал последствия нанесенных ракетным ударом разрушений, но Шмидт уже на монитор не смотрел. Он потерял к базе всякий интерес — дело сделано! Развернул свой Як и полетел на аэродром.
Федор Лукин, как обычно, проснулся на заре. И, как обычно, с улыбкой! Поблагодарил Бога за то, что даровал ему еще один день жизни, встал, умылся. И отправился в молитвенный зал, он же столовая, где уже собралась его паства. После общей христианской молитвы и трапезы отправился осматривать свои владения. Обитатели ночлежки, тоже умытые, причесанные, в прошедшей санобработку одежде, потянулись за ним к выходу.
За образец организации своего «духовного предприятия» Федор Лукин взял общины первых христиан, которые сознательно отказывались от стяжательства, от собственности и участия в политической жизни, посвящая себя безоглядно Богу. Ведь и Христос, и апостолы, постоянно напоминал насельникам Федор, были из «наших, из бомжей».
По сути это была коммуна, или, как предпочитал говорить Лукин, киновия, что означает по-гречески то же самое. Имущество у жителей было общее, и каждый имел свое послушание, работал на пользу ближнего своего — готовил, убирал, стирал… Бывшие бомжи трудились кто на птицеферме — так громко назывался курятник; кто на свиноферме — не менее громкое название свинарника, а кто-то на огороде. Но работали в подсобном хозяйстве только те, кто навсегда покончил с бродяжничеством и осел в доме Нила Сорского.
Благодаря Федору в общине прижилось довольно необычное обращение друг к другу — «странник». Странник Федор, странник Алексей и так далее. Федор видел в этом обращении некое отражение своей религиозно-философской концепции: все мы, дескать, странники в юдоли сей, из праха вышли, в прах отойдем. И посему надо прожить ее, жизнь то есть, так, чтобы не было мучительно больно и стыдно предстать перед Господом Богом в день Страшного суда в рубище своих прегрешений…
Выпив в курятнике свежее, только что из-под курочки, яичко, Федор вышел во двор и стал отряхивать прилипший к одежде пух. Отвлек его от этого занятия шум мотора. Лукин оглянулся. В распахнутые по обычаю ворота дома Нила Сорского въезжали две легковые машины. Решив, что это либо начальство, либо иностранные экскурсанты, либо спонсоры — все перечисленные выше группы посетителей в последнее время не оставляли приют своим вниманием, Федор поспешил навстречу автомобилям. Однако каково же было его удивление, когда вместо ожидаемых приличных людей из остановившихся автомобилей вылезли восемь смуглых крепких парней в камуфляже и с автоматами.
— Вы, братья, — пробормотал слегка ошарашенный Лукин, — случайно, не ошиблись адресом. Здесь приют сирых и обездоленных, с нас нечего взять.
— Не ошиблись, козел паршивый, не ошиблись! — сказал один из прибывших — плотный мордастый мужчина, — схватил Лукина за плечо и грубо толкнул по направлению к столовой. — Заходи, разговор есть.
Мужчина заговорил с боевиками на незнакомом языке. Из нескольких брошенных фраз Федор понял только слово Шамиль. Люди в камуфляже разбрелись по приюту, а мужчина и молчаливый с надменным выражением лица громила вошли в столовую. В ней никого не было за исключением поварихи, полной пятидесятилетней женщины, и Ботаника, забредшего сюда перехватить что-нибудь вкусненькое. И женщина, и мальчишка находились в кухне.
— Всем на пол! — гаркнул боевик и повел в сторону поварихи и Ботаника стволом автомата.
Дважды повторять приказ не пришлось — пацан и тетка брякнулись на пол, будто выпавшие наземь из машины мешки с картошкой, и прикрыли головы руками. Федор вытянул правую руку в сторону насильника и сотворил крестное знамение.
— Да простит вам бог непотребное поведение в мирном доме, — произнес он смиренно.
— Молчать! — рявкнул мордастый и с размаху залепил Лукину такую оплеуху, что тот перелетел через стол, врезался в стену и съехал по ней на пол.
Расшвыривая пластиковые столы и стулья, боевик подошел размашистым шагом к Федору, наступил ему на грудь ногой и приставил к голове ствол автомата.
— Где Ярослава с сыном?! — заорал он так, будто имел дело с глухим.
Перепуганный насмерть Федор с трудом выдавил из себя:
— Не знаю, — и тут же получил сильнейший удар носком ботинка под ребра.
— Говори, падла! — снова рявкнул боевик.
Острая боль, пронзившая все тело, заставила Лукина выгнуть спину.
— Мо-о… мо-о… мо-ожет, она дома? — проговорил он с большим трудом.
Боевик, продолжая оказывать психологическое давление на жертву, снова наступил Федору ногой на грудь.