На другое утро Алексей велел брату подогнать трактор с тележкой к складу магазина. Погрузили мешков двадцать той и другой муки и начали маршрут по деревням: Макарово, Пустошки, Осокино, Еремейцево, Сафоново…
— К Тараканихе не будем заходить, ну ее к черту! — ругнулся Иван, когда подъезжали к Еремейцеву.
— Нет уж, ни к чему лишний скандал.
— Вспомни, какую кляузу в райком настрочила, всех нас облила грязью: и тебя, и меня, и тещу.
— Уж пусть будет без обиды, ей ведь тоже зиму зимовать, — рассудил Алексей.
Тараканиха была довольна, улыбалась как ни в чем не бывало, показывая желтые остатки зубов. Взгляд бельмоватых глаз был заискивающим. Благодарила:
— Спасибо, спасибо, дай бог вам здоровья.
— Может быть, лишний раз обругаешь, — поставив на лавку на мосту мешок, вслух сказал Иван, поскольку старуха была туга на ухо.
— Напрасно ты — вдруг расслышала, — одернул Алексей, уже выйдя на улицу.
— Наплевать, пусть шевельнет немножко ее совесть.
Сели в тесную кабину трактора, потряслись дальше. В последнюю очередь приехали к Анфисе Глушковой в Сафоново. Любили ее механизаторы за то, что в посевную или уборочную охотно соглашалась готовить для них обеды, пускала, если требовалось, ночевать. Конечно, рада она была каждому захожему человеку. Вот заслышала трактор, вышла на крыльцо: издалека еще заметили ее сутулую фигуру.
— Получай муку, тетя Анфиса, — весело сообщил Иван.
— Премного благодарна, — отвечала она. — Спасибо, каждый год выручаете.
Иван тяжело протопал мимо нее по лесенке с мешком на спине.
— Муки привезли — хорошо, а когда ты меня отсель вызволишь? — спросила она Алексея. — Я уж думала, скажешь, грузи вещички!
— Будущей осенью скажу.
— Нет, на вас надежа плохая, поди, сулишь, а сам думаешь: может, старая помрет до тое поры.
— Перебралась бы ты на зиму-то пока хоть в Еремейцево. Настасья Сорокина говорит, с удовольствие ем пустила бы тебя.
— В квартирантках жить не хочу. Тутотка я все же в родном доме, хоть и одна, как на острове. Беда, Алексей Васильевич, — пожаловалась Анфиса. — И правда, вдруг помру зимой, дак ведь не скоро по мне и спохватятся. Ты хоть вели иногда трактором след до деревни прогнать. На лыжи теперь не встать — падаю.
— Без присмотра не оставим, будем проведывать, — пообещали братья.
— Зайдите, чайку попейте.
— Торопимся.
— У молодых все дела да спешка…
Побрякивая порожним прицепом, трактор потарахтел обратно по разбитому осеннему проселку. С одной стороны, Алексей испытывал удовлетворение, что развез старухам муку, с другой — какое-то беспокойство совести, как будто лично был виноват в безрадостной судьбе солдатских вдов, в их одиночестве, которое они переносят с удивительной стойкостью. Каждой хочется пожить на старости возле людей. «Думай, директор, думай, — толковал сам себе. — Об этих людях ты обязан позаботиться в первую очередь, они заслужили свое». Действительно, какое облегчение почувствовал бы, если бы можно было сейчас погрузить в прицеп Анфисину поклажу. Но куда повезешь?..
Навстречу ехал Вовка Капралов, рядом с ним сидела нарядная, как куколка, Галя Виноградова. Вовка выскочил из машины, извинился:
— Алексей Васильевич, я только до Осокина доскачу, книги в библиотечку отвезем.
— Директор на тракторе едет, а ты невесту возишь, — еще больше смутил Вовку Иван.
— Ничего, поезжай, — разрешил Алексей.
— Пожалуй, напрасно старается этот ухажер, — сказал Иван, когда немного отъехали.
— Кто знает? Парень неплохой, так что она не прогадала бы.
Вовка давно и терпеливо ухаживает за Галей, и, может быть, его настойчивость вознаградится. Одно время он заметно скис, а теперь опять приободрился. «Хорошо бы, у них сладилось дело», — заинтересованно думал Алексей о своем шофере.
Кто это спрыгнул с высокой подножки лесовоза на повороте к Раменью? Невысокого роста, с легким рюкзачком на плече, одет в новую болоньевую куртку, на ногах — кирзовые сапоги, на голове — еще не обмявшаяся серая кепочка. Долго гадать нечего: снова, после двухлетней отлучки, явился в родные края Васька Мухин. Нежданный и нежеланный гость для белореченцев. Он и сам сознавал это и потому не шибко радовался и торопился, приближаясь к селу. Но все же, что ни говори, родные березы сыплют золото по обочинам, шатер колокольни на угоре за рекой, нарядные избы и сборные домики… Была бы жива мать, с другим бы настроением возвращался в село. Вон их дом прилепился ближе всех к церковной ограде, совсем другим стал: шиферная крыша белеет, над ней — телеантенна. Чужие люди живут.