— Хорошо, — дружно ответили братья.
Мовлид, осведомленный о происшедшей истории, ухмыльнулся и покачал головой.
— Отец дома?
— Дома, — сказал старший из ребятишек. — А маму увезли в больницу.
— Ай-яй! — снова качнул головой бригадир строителей. — Это плохо.
Один из усачей, поднимавший шиферные листы на крышу, сложил вдвое конец веревки, потряс ею:
— Вашу мамку вот чем надо учить!
— Ты злой, а мама хорошая, — обиделись Баранчики и все насторожились, готовые дать стрекача.
Строители захохотали, обнажая под черными усами белые зубы. Это совсем не понравилось ребятишкам, побежали прочь.
— Глупые Баранчики, — сказал Мовлид.
— Совсем еще ягненки, — насмешливо добавил его напарник.
Через пять минут, позабыв о своей обиде, Баранчики наблюдали, разинув рты, как мальчишка-школьник ловко гоняет на велосипеде, не держась за руль. Их счастье, что малы и не имеют понятия о семейном скандале, лишь старший смутно догадывался, что произошла какая-то неприятность.
Нелегко далась первая решающая страда, но совхоз все же справился с посевной, и хотя сроки ее были затянуты, выручила ранняя весна. Через неделю Алексей Логинов собрал механизаторов и специалистов в доме культуры для подведения итогов. Некоторые были награждены Почетными грамотами и денежными премиями, другие, наоборот — депремированы. Тем не менее никто не высказывал обид, понимали, что наказаны по справедливости. Общий настрой оставался праздничным.
Потом пошли на берег Сотьмы. Алексей знал по рассказам отца, что раньше, и до войны и после нее, всегда справляли посевную. Такая минута отдыха просто необходима, потому что нельзя без конца требовать: давай, давай. К тому же праздники объединяют людей.
Дружно направились под гору, поближе к воде, переговариваясь и любуясь красотой родной реки. Вид был действительно впечатляющий: широко простирались увалистые леса, рассеченные сверкающей струей Сотьмы, свежо зеленели луговые поскотины, а главное, все берега густо обметало белой кипенью цветущих черемух: здесь, напротив села, их особенно много. Может быть, потому и произошло название Белоречье.
Сотьма! С детства ты даришь радость здешним людям, манишь к себе: и рыбешкой побалуешь, и освежишь тело, и смягчишь душу одним своим видом. Куда бы ни занесла потом судьба белореченца, вспоминая о самом дорогом сердцу уголке земли, он будет прежде всего представлять тебя, Сотьма, твои тихие омуты и торопливые перекаты, кудрявые заросли ивняка, ольховника и черемухи по берегам, алые зори, отраженные в светлой воде. Алексей Логинов знал это по себе, когда учился в институте и служил в армии. А сейчас была самая благодатная пора предлетья, еще не изнуряла жара, не сомлела свежая зелень, каждая веточка и травинка тянулись к солнцу. В пойме реки поселилось множество птиц, распевавших на все лады, словно бы опьяненных этим медово-густым запахом черемухи.
Подошел брат Иван, весело сказал:
— С праздником, братуха! Хорошо на реке-то!
Алексей с чувством приобнял его: этот ни в чем не подведет, старается помочь.
Больше всех тронули слова Николая Силантьева:
— Алексей Васильевич, я много говорить не умею, а скажу одно: при таком директоре, как ты, хочется работать.
— Между прочим, если бы все так работали, как Николай Михайлович, наш совхоз не был бы среди отстающих, — отметил Логинов. — Дано ему какое-то задание — можно не сомневаться, не проверять, исполнит как положено. Совесть ему не позволит плохо вспахать, небрежно посеять.
— Видали, Сила получил сто рублей премию, так ему работать хочется, — съязвил Сашка Соловьев.
— Я, милок, не за премию работаю, — сердито глянул на него Силантьев. — Сколько лет ты на тракторе?
— Пять.
— А я — двадцать пять! Вишь, сколько волос на голове осталось, — он приподнял кепку и провел пятерней по плеши, слабо замаскированной прядками волос.
— Это ты своей кожаной кепкой вытер: она у тебя вечная. Ха-ха! — подтрунил Сашка.
— Ладно зубоскалить, подай-ка лучше гармонь.
Да, Николай Силантьев теперь, пожалуй, единственный гармонист на все Белоречье, вообще гармонь стала редкостью, а кажется, недавно без нее невозможно было и представить деревенскую жизнь, праздничные гуляния. Кто постарше, у тех до сих пор звучит в душе эта далекая музыка, отличавшаяся какой-то слитностью с природой, и потому всегда вспоминается вечер, тихий закатный час, темные силуэты изб и берез на фоне зари, окоем леса, белая стежка-дорожка через поле. В эту чуткую минуту гармонь разносится на всю округу, тревожит молодые сердца.