— Далековато, — посочувствовал Логинов.
— Что поделаешь? Пока мать была жива, дом цел, приезжал в отпуска, а теперь уж чего… Остановился на несколько дней в Еремейцеве.
Плотников затянулся со вздохом дымом сигареты, глядя куда-то вдаль, будто бы в ожидании чего-то. Лицо у него заветревшее, грубое, кадыкастая шея одрябла. Старик. Приехал постоять у родного одворья с чувством вины, вспомнить молодость, побередить душу. Да, можно посочувствовать. И еще раз Алексей подумал о том, что сам он никуда не уйдет с этой земли, чтобы не было запоздалых раскаяний, вот такой итоговой неудовлетворенности. Хорошо ли, плохо ли, все радости и горести он разделит с односельчанами.
— Отец-то жив-здоров? — спросил Плотников.
— Еще для совхоза работает.
— Крепкий мужик. Но и ты не подкачал — вон какой брусок! — Одобрительно похлопал по спине. — Значит, директором в совхозе, продолжаешь фамильную линию. Похвально. А район-то, надо отметить, подзапустили. Была бы моя воля, я бы в наших нечерноземных условиях не мелиорацией занимался, а в первую очередь строительством дорог. Ведь во многих случаях деньги закапываем в землю без практической отдачи, — словоохотливо рассуждал Плотников, обрадовавшись случайному собеседнику. — И еще одно, будет ли какой-то предел строительству городов? Ведь если бы часть этих средств направить на развитие деревни, все проблемы были бы решены.
— Нереально, Иван Петрович.
— К сожалению. Забыл спросить, по какому делу сюда, во Фролово?
— Школу собираемся перевозить в Белоречье: сейчас мужики размечают бревна, а зимой по снежку дернем. Восьмилетку с первого сентября открываем, требуется расширение.
— Это хорошо, и наша Фроловская школа не пропадет. Когда-то бегал в нее. — Старик мечтательно-тепло улыбнулся и покачал белой головой, точно сам не верил, что был мальчишкой. — Много нас набиралось с ближних деревень, целых два класса. Учительница была Варвара Павловна: действительно на свет людей выводила. Организовала хор, драмкружок, передвижную библиотеку. В пустовавшем доме открыли клуб, или народный дом, в нем и ставили пьесы, помню, играли «Бедность — не порок». Даже платные спектакли ставили, чтобы потом на вырученные деньги купить граммофон с пластинками. В праздники на улицу его выносили, вот сюда, под березы: все, от мала до велика, собирались на лужайке и слушали музыку. Вроде и тяжело жили, а интересно, потому что народу было много.
Алексей только понаслышке, по книгам и кино представлял ту давнюю жизнь, а Плотников знал ее и сейчас, потревоженный воспоминаниями, как бы приблизился к детству. Обманчивая, малоутешительная отрада, но чем старше становится человек, тем настойчивей зовет к себе родная земля, как бы требуя отчета.
Старик потянулся в карман пиджака за второй сигаретой и продолжал:
— Была деревня — и нет. Осталось разобрать школу.
— Я думаю, когда-нибудь люди вернутся на обжитые места.
— Вряд ли. Во всяком случае, я-то уж не увижу этого.
От школы посигналила машина, Логинов поднялся.
— Меня зовут. Поедемте, Иван Петрович, довезем до Еремейцева.
— Спасибо. Я еще побуду здесь, торопиться мне некуда. Позвольте пожелать успехов. Отцу — привет.
— Будете в Белоречье, зайдите к нам.
— Постараюсь.
Отойдя немного, Алексей оглянулся и помахал старику. Тот стоял, держа в руке шляпу; было что-то трогательное в этой одинокой фигуре. Казалось бы, человек удачной судьбы: уцелел на войне, дослужился до полковника, живет обеспеченно, а на старости лет почувствовал разлад в душе, потому что оторвался от родных мест. Желанны и горьки короткие свидания с ними, но тысячи подобных Плотникову ежегодно едут и едут в свои края за тем только, чтобы постоять под дедовскими березами, побеспокоить сердце воспоминаниями и снова ждать очередной встречи с родиной.
Сенокос поначалу шел своим чередом. Особенно по-ударному работал на пресс-подборщике Николай Силантьев. Уж все уедут домой, а его трактор допоздна стрекочет в поле. Хорошо помогали городские рабочие. Потом погода разладилась, стали перепадать дожди: только подсохнет сено — спрыснет, прессовать нельзя. Вот когда выручили навесы, поставленные плотниками-пенсионерами. Раньше кипы, сложенные под открытым небом, поливало дождиками, теперь их сразу свозили под крышу.
В самый разгар лета и сенокоса случилось одно непредвиденное осложнение: с белореченской фермы неожиданно ушел пастух, человек нездешний. Найти другого оказалось делом непростым, пришлось попросить временно пасти стадо двух горожан. Коровы почувствовали слабинку, в первый же день убежали на овес, потравили его, и теперь их трудно было удержать. Дошло до того, что ночевали в лесу.