— Жаль, Виктор не приедет нынче в отпуск, — посетовал Василий Егорович.
— Жена у него — любительница курортов. Разве здесь хуже отдохнули бы, чем на юге? — сказал Алексей.
На улице, вместе с вырвавшейся в открытую дверь музыкой, выскочила проворная Тамара, подхватила за руки Ивана с Алексеем, пытаясь растормошить их в пляске:
— Ой, Логиновы, до чего вы тяжелы. Шевелитесь, что ли!
Веселья не получилось. На пороге появилась Варвара Михайловна, она первая направилась к своему дому, а за ней и остальные.
Алексей оставался на улице. Солнце погасло, медной полосой легла над лесом заря, но небо оставалось светлым. Тишина опустилась на землю, только изредка лаяли собаки или проходила большой дорогой запоздалая машина.
Бесшумно подошла Наташа, села рядом на крылечко, ласково нырнула под руку и затаилась. Минута доверчивой близости. Оба они с доброй надеждой начинали жить на новом месте, в новом доме. Ощущая через рубашку ровное дыхание жены, Алексей гладил ее волосы.
— Будешь работать на медпункте пока вдвоем с Петровной. Родители твои не за горами, в любой момент съездишь. Обживемся, все устроим, — успокаивал он Наташу. Не хотелось уходить с улицы. Сидели, словно ожидая чего-то. От реки донесся хохот, и снова все заглушила тишина. Рядом, как забытые в траве быстрые часики, тикал кузнечик…
Начали с дальних сафоновских полей, три комбайна пустили.
Все трое — Силантьев, Сашка Соловьев, Николай Баранов — на жатве не первый сезон, уверенно ведут комбайны друг за другом. Мощный утробный гул целый день не смолкает над полем; знойный воздух сушит ноздри и рот, глотнешь из канистры теплой воды — жажду не утолишь, только хуже взмокнешь.
Вечером приехал последний трактор с прицепом, освободили бункеры от ржи, а сами решили остаться переночевать в Сафонове. Заглушили комбайны на краю поля, направились к избе Анфисы Глушковой, единственной жительницы деревни.
Николай Баранов первый подкатил на своем мотоцикле к обкошенной лужайке около Анфисиного крыльца. Высокая сутуловатая старуха вышла из палисадника, где что-то копошилась над ульем.
— Тетка Анфиса, заночевать хотим у тебя, — доложил Баранов. — Не возражаешь?
— Чего возражать? Ночуйте на здоровье, а то и поговорить не с кем.
— Не страшновато одной-то?
— Хорошего мало, да куда денешься? — развела длинными, по-мужицки увесистыми руками Анфиса. — В огороде посажено, улей вот один сберегла от клеща.
— Как зимовать-то будешь? Просила бы у директора какой-нибудь угол в Белоречье.
— Молодым-то жилья не хватает, чего уж про нас… — Поморгала блеклыми глазами Анфиса. — Перезимую помаленьку. Овощи свои, ягод, грибов наношу, масла подсолнечного заготовлю. Ты только привези мне мешок муки али ребятам накажи.
— Это сделаем, — пообещал Баранов. — Обязательно привезем.
Подошли мужики. Хозяйка пригласила ужинать. Славно подкрепились свежей картошкой с малосольными огурцами. Спать легли на повети, на сене: меньше канители хозяйке.
— Эх, и зададим храпака! — сказал Сашка. — На сене-то спится от одного запаха.
— Скажи спасибо Анфисе, — отозвался Силантьев. — Смотри, какой зарод натаскала вязанкой.
— Подумать только, одна как перст живет!
— Привычка к дому, к месту… Колюха, ты чего помалкиваешь? Уснул, что ли? — окликнул Силантьев Баранова.
— Да нет.
Силантьев вдруг зашелся сдавленным смехом и подзадорил:
— Представь, ты валяешься тут на сене, а в это время Пашка Колесов, не будь плох, навострил лыжи к твоему дому.
Тут Силантьев и Сашка расхохотались на всю поветь, так что курицы внизу на дворе очнулись.
— Не ваша забота, — буркнул Баранов.
В наступившей тишине слышно было, как он нервно ворочается.
— А любить красивую — век не знать покоя, — негромко пропел Сашка.
— От Колесова чего угодно можно ожидать — большой прокудник, — вторил Силантьев.
— Да заткнитесь вы! — огрызнулся Николай.
Закинув руки за голову, он смотрел в темноту, где угадывались стропила, и сбоку скупо брезжило слуховое окно. Только что было желание воткнуться головой в сено и уснуть, а теперь сон отшибло, представлялось, как Пашка Колесов крадется к его дому, как Валентина отпирает ему дверь… «Ну, попадись ты мне еще! — распалялся он молча. — И за каким чертом я остался здесь ночевать? Долго ли было газануть на мотоцикле?»
Помаялся некоторое время и, как только раздался храп Силантьева, осторожно поднялся, приоткрыл воротницу. Ночь была августовская, глухая, эта настораживающая тишина еще больше тревожила Николая. Недолго раздумывая, он зацепился руками за порог, повис и спрыгнул на землю. Чтобы не разбудить мужиков, мотоцикл пришлось толкать руками до самого поля.