— Да ведь это — разрыв сердца! Только представить. Каменной надо быть, — снова удивленно качала головой и строго поджимала сухие губы Манефа. — Теперь уж таких терпеливых нет.
— Знамо, терпеливица. Что поделаешь, если ребят у нее было четверо? А он уехал с этой полюбовницей и больше в Климове уже не появлялся.
— Какие наглые люди бывают! Просто не поверишь.
— А сущая правда!
Послышался гул мотора, около избы Августы Бакланихи остановилась сельповская машина. Шофер, долговязый мужик, что-то сгрузил на крыльцо и вместе с хозяйкой ушел в избу.
— Мужики, как рыба в вершу, идут к Бакланихе на самогонку, — сказала Настасья.
— Гля, того везут всё, что потребуется. Баба — пройда.
— Шофер-то вроде знакомый? — щурилась любопытная Настасья. — Точно, Петров, матка моя!
— Не родня ли Файкиному зятю? У нее Шура-то за какого-то Петрова вышла, говорят, хороший.
— Ну да, мало ли хоросьва́. Приехал сюда после техникума механизации, обыкновенный парень, чего хорошего? Все ревнует ее, лежал в больнице такой-то молодой, так что Шура не больно счастлива. Мне она нравится.
— Славная.
— Теперь она полная стала, я видела ее в автобусе — хорошая.
— Ну ясно, на полноте человек всегда хороший делается.
— Вот, вишь, села да и кружу, надо идти пообедать да грибы перебирать. — Настасья поперекладывала с места на место ядреные белые и красноголовки. — Лук-то вытаскала?
— Нет еще.
— А я уж обрезала и повесила. Теперь из-за луку да из-за грибов каждый день печку протапливаю. Давеча хлебы пекла — получились какие-то аляляшки: тесто не всходит, жиднет. Ну да, сама-то съем что попадя. Ты баню завтра не собираешься прокурить?
— А что?
— Дак, матка, преображенье послезавтра!
— Ай, верно! Надо истопить. Я тебя крикну.
— Вот рассиделась, вставать-то и тяжело. Ну-ка, ты, модная, ступай к хозяйке! — Настасья столкнула кошку с колен и заковыляла с тяжелой корзиной.
Кончилась беседа. К вечеру, может быть, придут Августа Бакланова или Евдоха Тараканова, завяжется новый разговор. Вроде бы на отшибе живут еремейцевские старухи, а в курсе всех совхозных новостей. Пока еще их несколько человек в деревне, вот и тянутся друг к другу, чувствуя потребность в общении. Правда, с Евдохой Таракановой частенько нет ладу, потому что шибко кляузная, вечно всех подозревает и чем старше, тем несносней становится. Надоело ей трафить, да что поделаешь, если приходится жить в соседях.
Крыльцо давно просохло. Маленькая, аккуратная Манефа скинула обутку, ступила босыми ногами на чистые половицы с чувством удовлетворения.
Наташа постояла возле штакетника детского сада, глядя, как ребятишки, будто воробьи, щебечут вокруг молодой воспитательницы, сидевшей на краю песочницы. Позавидовала ей, точно все эти малыши были ее собственными детьми. И самой захотелось побыть в их окружении.
— Олечка, пошли домой! — окликнула она Тамарину дочь. Не первый раз брала ее из садика, когда была занята мать.
Худенькая загорелая девочка радостно подбежала к ней, приткнулась к ногам.
— Ну, как у тебя делишки? — спросила Наташа. — Не обижают?
— Нет. Мы сегодня ходили на прогулку вон туда: там много васильков. Ты умеешь плести венок?
— Умею.
— Пойдем сплетем.
Они вышли в поле. Олечка принялась старательно собирать по опушке васильки, Наташа сплетала их, сидя на камне-валуне: обеим занятно. Венок получился нарядный, плотный, Наташа примерила его на голову Олечке, связала. Девочка была очень довольна: рот до ушей, черные глазенки сияют торжеством.
— Царевна ты моя! — восхищенно произнесла Наташа, обнимая ее и любовно прижимая к себе. И такие чувства нахлынули, что даже слезы навернулись.
— Тетя Наташа, ты чего? — спросила Олечка, не понимая, с чего вдруг она заплакала, если все так хорошо.
Что можно было ответить маленькому человечку? Наташа поднялась с камня и повела Олечку обратно в село. На них с интересом смотрели женщины, сошедшиеся по воду к колонке, толковали между собой:
— Видали, Тамаркину дочку ведет.
— Уж больно статна да красива!
— Плохого про Наталью ничего не скажешь. Я вчера была в медпункте, поговорила с ней — обходительная такая.
— Этта в магазине долго с нами стояла.
— Каждый день ходит за молоком к Варваре.
— Не только за молоком: и другое съестное несут от матки с батькой, потому что у себя и во дворе, и в огороде пусто.