Они были довольны благополучным исходом дела, когда, казалось, всякая надежда иметь ребенка у Наташи была потеряна. Чувствовали свою вину перед ней, старались помочь. Мальчика назвали Сережей. Василий Егорович гордился, что у него появился еще один внук, что род Логиновых остается крепким.
— Когда хоть морозы-то кончатся? — перевела разговор Варвара Михайловна. — На сретенье цыган шубу продает, да где там!
— Нынче крепко завернуло. Колонка теперь уж до весны не оттает, будем ходить на колодец.
Колонка рядом, а на колодец приходится ходить далековато. Василий Егорович наносил воды, разогрелся в ходьбе и решил съездить на лыжах в лес за березовой заготовкой: обещал Мише сделать лыжину вместо сломанной.
Кажется, первый раз за всю зиму проглянуло солнце, и с белореченского угора во всю ширь распахнулись лесные дали: отрадный вид, глянешь — просветлится, вознесется душа.
Воткнув носки валенок в разболтавшиеся ремешки самодельных широких лыж, он взял направление на Раменье, к прямоствольному березняку, что на той стороне Сотьмы. Легко съехал под угор, ступил на такой же широкий след, вероятно, охотничьих лыж Пашки Колесова.
Благополучно добрался до березняка, вырубил гладкую, ровную плашку, еще покурил, сидя на ней и наблюдая за многочисленной стаей маленьких суетливых птичек. В лесу была глухая тишина, какая бывает лишь в середине зимы. Но вот послышались неясные, похожие на чуть внятный пересвист звуки, как будто с неба сыпалась, тонко позванивая и шелестя, мелкая фольга. Тут и заметил Василий Егорович, как по вершинам деревьев перепархивают, оживленно попискивая, птахи-непоседы. Потом вдруг, точно по команде, вся стая сорвалась и перелетела дальше, исчезла. Было что-то неправдоподобное в этом видении. Что за пичуги? Кто умеет так деликатно, как бы певучим шепотом, посвистывать, не нарушая зимнего сна природы? Кажется, никаких тайн в своем лесу не могло быть для Василия Егоровича, а не мог ответить на этот вопрос.
Взвалив на плечо бревешко, он неторопливо зашагал обратно, держа путь по реке. Шел и размышлял о птичках-незнакомках, удивляясь самому себе: прожил жизнь и как-то не обращал на них внимания. Все чудился тихий шелест-звон.
Видимо, замечтался, забыл про быстрое течение около Крюковой пожни: затянуло его ненадежным льдом, завалило снегом. Поздно спохватился, когда уже прокатился от берега до берега треск, от которого тело сжало мгновенным испугом и колющим холодом, казалось, еще до того, как провалился в воду. К счастью, оказалось неглубоко, по пояс. Кое-как выкарабкался, отполз к берегу и, оглянувшись на темный провал полыньи, в котором плавали лыжи, не решился доставать их.
Надо было двигаться, поскорей добраться до дороги, чтобы не закоченели от ледяной стужи ноги. Идти по глубокому снегу оказалось невозможно, Василий Егорович полз, не давая себе передышки, благо дорога находилась неподалеку. Увидал трактор-колесник, замахал руками, закричал, как будто его можно было услышать:
— Стой! Куда же ты, окаянная твоя сила!
Тракторист Толька Иванов остановился не сразу, далеко проскочил, а уж потом попятился назад. Ему даже сделалось страшновато при виде ползущего по снегу человека. Помог Василию Егоровичу встать на твердую машинную колею, разглядывая его заснеженную, заледеневшую одежду.
— Что случилось, дядя Вася?
— В реку угодил. Дернул меня черт пойти по льду на лыжах!.. Кричу тебе, мать твою за ногу, а ты наддаешь газу. Гони скорей домой, пока не околел!.. — Василий Егорович никак не мог отдышаться.
В кабине трактора тоже тепла нет, но все-таки не на улице. Толька газовал во весь мах, так что скоро доехали до дому. Когда Василий Егорович предстал перед женой в задубеневших валенках и торчавшей колом фуфайке, промоченной снизу, она всплеснула руками:
— Батюшки! Да как это тебя угораздило?
— Черт знает! Так уж быть греху. Хотел сделать лыжину Мише, да и свои-то пришлось бросить в полынье. — Василий Егорович едва снял пудовый валенок, со зла турнул его под порог.
— Тьфу! Из-за пустяка поперся в такой мороз в лес! А на Сотьму-то за каким лешим тебя понесло? Дважды два и потонул бы, и замерз. Не старый ли дурак, а? — бранилась Варвара Михайловна, доставая из комода теплое, с начесом, белье.
Василия Егоровича знобило, залез на печку, но прибежала Наташа, скомандовала:
— Папа, разве можно сразу на печку?! Слезай, ложись в постель.
Что поделаешь, медику надо подчиняться. Выпил Василий Егорович стопку водки да крутого чаю с медом, лег в постель. Наташа стала растирать ему спину, поясницу и ноги какой-то желтоватой жидкостью. Он дивился, какие у нее мягкие, ласковые ладони и пальцы: казалось, прикосновение только рук и без всякого лекарства должно исцелять.