Пока Логинов знакомился с письмом, Толкунов невозмутимо помалкивал, тоже углубившись в чтение какой-то бумаги. Вроде бы неприметный человек, с желтизной на морщинистом лице и заостренной лысиной, а побаиваются его в районе, потому что — контроль. Как пришлет комиссию для проверки хранения минеральных удобрений, готовности техники к посевной или ферм к зимовке, так специалисты и директор лишаются половины оклада.
— Ну, что скажешь, Алексей Васильевич? — спросил Толкунов, сняв очки и протирая их Носовым платком.
— Чушь какая-то! Выдумки! Никаких злоупотреблений с моей стороны не было и нет, — рубанул ладонью по столу Логинов. — Завидует она Манефе Озеровой, потому что у той два сына, дочь да зять, мой брат Иван: конечно, все помогают.
— Насчет толя тоже неправда? — Толкунов прижал маленькими ручками письмо, пытливо воззрившись на собеседника.
— Можно прямо отсюда позвонить в райпотребсоюз — скажут, сколько рулонов рубероида купил мой брат. Что касается косилки, так неужели лучше будет, если я или мой брат, механизатор, возьмемся косить вручную для своей коровы? Сколько времени оторвем от совхозной работы! У Евдокии Таракановой нет ни коровы, ни овцы: ей-то зачем помощь? Вообще все это — пустая кляуза и сочиниловка.
— Охотно верю, Алексей Васильевич, но таково наше положение: раз поступил сигнал, мы обязаны разобраться.
— Пожалуйста, разбирайтесь. Жаль, кляузники всегда остаются безнаказанными, а людям нервы дергают.
Толкунов лишь пожал плечами и развел детскими ручками.
Первым желанием Логинова, когда вышел из райкома, было тотчас поехать в Еремейцево, пристыдить Евдокию Тараканову. Что не живется старухе спокойно? Далось мутить воду. Он не чувствовал своей вины и за родственников мог поручиться, а на душе было скверно. По опыту знал, что даже ложные наговоры способны бросить тень на любого порядочного человека, поскольку в таких случаях обычно рассуждают так: может быть, и несправедливая жалоба, а все же дыма без огня не бывает.
«Нет, не поеду к Тараканихе, ни к чему мне с ней объясняться, коли прав, — передумал Алексей. — Главное, чтоб совесть была чиста, перед ней и отчет надо держать. Нашла способ укусить, старая! А ведь я ей ровным счетом ничего плохого не сделал. Работаешь, стараешься, и вот пожалуйста — неблагодарность».
За окнами машины мелькали перелески, кружились поля, радующие в другое время светло-зеленым разливом колосившейся ржи или всходами яровых, но ничто, ни новая дорога, ни открывшаяся голубизна неба не могли сейчас интересовать Алексея Логинова. Пусто и горько было в груди из-за незаслуженной хулы. Другой, менее требовательный к себе человек, может быть, спокойней воспринимал бы письмо склочной старухи, а его оно выбило из колеи. И без того хватает неприятностей по деловым вопросам, а тут еще эти дрязги.
Не раз доводилось читать в газетах о подобных случаях, когда клеветали на людей — и начиналось долгое разбирательство с участием начальства разных уровней и корреспондентов газет. Иногда даже не верилось в реальность таких историй. Теперь убедился, что белое могут назвать черным, да еще заставят отмываться.
Тракторист Степан Завьялов, самый старший из белореченских механизаторов, трамбовал на своем ДТ силосную массу в траншее около Макарова. После работы по просьбе отпускника Юрки Морозова дернул на дрова пропадавшую под худой крышей избу. Выпили, да и многовато. Трактор Завьялова на обратном пути в Белоречье выделывал угрожающие зигзаги, благо что вечером никто не попадался навстречу.
Подъезжая к селу, Завьялов буквально уснул за рычагами управления; трактор какое-то время выдерживал заданное направление, но затем его повело к обочине, и, перевалив через пологий кювет, он взял еще влево. Видевшие этот маневр не могли сообразить, в чем дело. Неуправляемый трактор продолжал сокрушительное движение через приусадебные участки: проломил изгороди, изуродовал яблоню, смял посаженную картошку, разворотил сруб колодца, кладницу дров и заглох, упершись в угол бани, которую тоже изрядно покурочил.