Завидев приближающегося директора, он бодро двинулся навстречу своей торопливой прискочкой. Логинов тоже был рад повидать Носкова, шел и думал: покуда жив этот трудолюбивый человек, живы будут и Пустошки…
Вечером, уже в сумерках, Логинов снова заглянул на зерноплощадку. Бригада шабашников все еще стучала молотками, сколачивая при электрическом освещении последние сусеки. Ровно гудели два вентилятора, гнавшие горячий воздух через зерно, и теплый его запах наполнял все пространство под шиферной крышей. «Пошло дело, пошло!» — удовлетворенно думал Логинов.
Удивился, заметив Колю Мельникова.
— Ты чего здесь так поздно?
— Смотрю, все ли нормально, — застенчиво шмыгнул носом практикант.
Серьезный парень. Небось Макашин давно дрыхнет, а этот беспокоится за оборудование.
— Выключать или нет их на ночь? — кивнул Коля на вентиляторы.
— Пусть крутятся, иди отдыхай. Голубев тут присмотрит.
Иван Голубев, рыжий блеклолицый мужик, еще далеко не пенсионного возраста, снова был лишен на год шоферских прав и теперь дежурил на зерносушилке. Издалека было видно, как, сидя возле ворот на чурбачке, он клюет носом, но при этом как бы автоматически натопывает ногой, давая знать, что он бодрствует. Тоже горе-кадр. Нынче надо делать ставку на молодежь, на таких парней, как Андрей Силантьев и Коля Мельников. Умеют работать, им только надо дать направление. Они — надежда совхоза.
Логинов шагал еще не угомонившейся сельской улицей. Как обычно, его останавливали разными вопросами, просьбами: одной из доярок потребовалось съездить в райцентр, дескать, давай замену; у Мишаткина кончается газ на складе, а газовоз не отремонтирован; директор школы просит ускорить отделку классов в новом здании школы, поскольку считанные дни остаются до начала занятий; Сашка Соловьев надумал перевозить баню из Макарова…
Навстречу от моста профырчали два мотоцикла, на каждом — разговорчивая парочка. В воздухе растворился горький бензиновый дымок. Под горой белым валом тумана обозначилась Сотьма, за ней темнел лес; в раменской стороне догорала уже неяркая августовская заря. Привычная и милая сердцу картина…
Николай Баранов вдвоем с шофером ездили в город получать в воинской части списанный трехосный ЗИЛ. Вернулись через три дня. Едва подошел к дому, соседка Дарья Копылова, собиравшая в палисаднике помидоры, заговорщическим полушепотом подозвала к себе:
— Поди-к сюды, Николай… Уж не хотела говорить, да по-суседски надо предупредить.
— Чего? — насторожился Баранов.
— Я ведь плохо сплю, а вчера под утро слышу, на подволоке такую возню подняли коты! Марьин-то Мурзик все ходит бить моего Шалуна: ну скажи, такой ненавистник — на убив бьет! Уж за ушам дак всю шерсть выдрал, до крови исцарапал…
— Да черт с ним, с твоим Шалуном! — нетерпеливо перебил Баранов.
— Ну вот, взяла я палку, пойду, думаю, на подволоку, окаянная твоя сила! Как глянула в окошко — уж серенький светок — у твоего крыльца Пашка Колесов повертывается!
— Врешь!
— Вот те крест! Еще закурил и пошел. Уж Пашку да не распознать! Руки сунул в карманы куртки эдаким манером, шагает с раскачкой…
— Ну, ладно, — угрожающе произнес Баранов и, надернув потуже на лоб кепку, направился к дому.
На дверях висел замок. Жена на работе, дети в садике. Противно заходить в собственный дом. Потоптался. Первым желанием было пойти в склад, устроить разгон жене. Пошел к магазину, а тут, как на грех, вывернулся на мотоцикле сам Пашка Колесов: летит, только распахнутая куртка крылом полощется за спиной. Баранов дал знак рукой, остановив его, и не успел Пашка опомниться, как его срезал хлесткий удар в скулу. Вскочил, кинулся на Николая. Крепко сшиблись. Еще больше взвинчивая нервы, добавляя ярости, ревел на повышенных оборотах мотоцикл, валявшийся на дороге…
Неизвестно, чем бы кончилась потасовка, если бы не подбежали люди. Продолжавшего бушевать Пашку двое повели под руки, третий катил мотоцикл. Остальные уговаривали Баранова.
— Сукин кот! Ты у меня дождешься! Я тя проучу, что стороной будешь обегать мой дом! — грозился он, сплевывая кровь.
Стыдно было перед людьми. Прикрывая ладонью подбитый глаз, шаткой походкой побрел обратно к дому, сел на приступок крыльца, чтобы немного прийти в себя. Во всем теле не унималась нервная дрожь, хотелось плюнуть на все, куда-то исчезнуть. Так бы и сделал, если бы не дети.