Экспедиция оказалась успешной. Попов вернулся с мешком хрустких зеленых огурцов и… непомерно толстой, явно вздутой губой.
— Кто это тебя, Попов?
— Пчелы, — невнятно объяснил пострадавший, с трудом двигая непослушными от укусов губами.
Мы было заахали, но Попов не унывал.
— Мне ведь не так уж больно, что пчелы меня покусали, — внушал он. — Дивлюсь, что пчелы на нашей Колыме прижились. А укусили — что ж! Вреда в этом нет. Мать моя пчелой людей пользовала.
Вздутая губа нашего товарища стала на некоторое время предметом таежного остроумия. Но дело не в нем. Пчела, живая, золотобрюхая, пушистая пчела укусила нашего Попова. Значит, в растениях Колымы насекомое отыскало нектар для меда, пыльцу для перги, всю химическую сложность элементов воска и маточного молочка! И перекрестное опыление будущим колымским плантациям обеспечено…
Куда только не уводит человека фантазия?! Да, было бы все это чистейшей фантазией, если бы уссурийские пчелы уже тогда не стали живой реальностью Колымы. Значит, можно, если захотеть, и сделать…
Из Берелеха — в Магадан
На картах Берелех обозначен едва приметной точкой. А между тем — место это знаменитое. По лютости зимней стужи оно вполне конкурирует с Верхоянском, который еще с гимназических лет остался в памяти полюсом холода. В Верхоянске я не был, а в Берелехе зимовал и могу подтвердить, что место это зело студеное.
В начале февраля мне предстояло по делам разведочной службы ехать в Магадан. По прямой это почти пятьсот километров на юг. Извилистой горной трассой, конечно, гораздо больше; в лучшем случае, четверо суток с ночевками в кабине, в избах дорожников, а то и просто у таежного костра. И тем не менее я с радостным нетерпением ждал этой поездки.
Берелех считается обжитым культурным гнездом в тайге. Жили мы в рубленых избах. Была у нас библиотека. Помню, в Берелехе я со страстью, неотрывно, том за томом перечитал Достоевского. Видно, какой-то умница из московских снабженцев «заготовил» для Дальстроя в букинистической лавке эти книги, приложенные предприимчивым А. Ф. Марксом к своей «Ниве» еще в прошлом столетии. Даже кинопередвижка наезжала к нам из Ягодного.
И все-таки очень хотелось побывать в настоящем городе. Берелех в сравнении с Магаданом — все равно, что таежная изба в сравнении с Берелехом. Мечтания-то были более чем скромные: подстричься у парикмахера, вымыться в хорошей горячей бане, посмотреть артистку Коломенскую в «Двенадцатой ночи», полистать новые книги в замечательной магаданской библиотеке, встретиться с товарищами.
Очень хотелось охать! А углы нашего берелехского жилья заросли снегом, бревна, из которых оно срублено, трещат, жить сносно можно только рядом с раскаленной железной печкой. Синяя нитка термометра с трудом удерживалась у минус 60.
Завгар боится пускать машину в такую стужу.
— Мотор простудится, — говорит он, — кашлять будет.
Да что мотор! Железные гайки лопаются на таком морозе, чуть их ключом тронешь.
Все произошло, как по русской пословице: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Сгорел один из самых ответственных берелехских моторов, и его немедленно требовалось отправить в Магадан на перемотку. Вести машину нарядили Степана Пузина. Он поседел на Колыме, хорошо приноровился к ее крутым обычаям и был вполне надежен.
Выехали мы тяжелым туманным утром. Сквозь ледяную серую мглу густо алела кромка невысокого неба. Двигатель и радиатор машины укутаны стеганым чехлом. В кузове, в ворохе сена, — пострадавший мотор, завернутый в брезент, мешок с провизией, два запасных ската с камерами.
Одеты мы в теплые тулупы поверх телогреек и стеганых штанов, На ногах — оленьи чулки и валенки; на руках — оленьи же рукавицы с высокими крагами.
Мы будем ехать, по возможности совсем не останавливаясь в пути, сменяя друг друга за баранкой.
Привычные колымские картины. Заснеженные сопки кажутся мертвыми.
Мы петляем вокруг них, ныряем в холодные распадки, карабкаемся на какие-то безымянные вершины, пересекаем недлинные крепкие мосты через ключи, промерзшие до дна. Временами нас обступают черные лиственничные перелески, сбросившие на зиму хвою. Идем мы ходко и не замечаем, как быстро надвинулись и сгустились сиреневые сумерки. Мороз к ночи крепнет. Степан с тревогой осматривает скаты. Обстукать их он не решается.
— Веди спокойно, — говорит он мне, — дуром не дергай. Думаю, проскочим.
Я сажусь за баранку, Степан, не снимая тулупа, зарывается в кузове в сено. Спать.
…Мороз совсем осатанел. Холод пробивается в каждую щель кабины и леденит душу даже под теплым тулупом. По дороге стелется густой туман. Светает, но я медленно веду машину с включенными фарами. Электрический луч едва прощупывает ближайшие метры трассы. На ровном месте машина вдруг вырвалась у меня из рук, резко вильнула — и стала. Почти в ту же минуту у окна кабины оказался Степан.