Они жили в браке уже шестнадцать лет, но детей у них не было.
Кавалер, подобно многим одержимым коллекционерам, по натуре своей являлся прирожденным холостяком. Однако, рассчитывая посредством женитьбы на единственной наследнице богатого землевладельца из Пемброкшира в Уэльсе профинансировать свою политическую карьеру, выйдя в отставку, он глубоко ошибся. Палата общин, куда каждые четыре года избирался представитель от захудалого городка в Суссексе (кстати, Кавалер там ни разу не был), отказалась расширить представительство ради его выдающихся талантов, которые, правда, еще нигде не проявлялись, разве что в армии, где он прослужил десять лет. Более реальной оказалась другая причина: женитьба принесла ему деньги, на которые можно было покупать картины. К тому же он приобрел еще бо́льшие ценности, нежели просто деньги. Решив покончить с одиночеством — только спустя много лет ему пришлось неожиданно для себя приютить другого безденежного человека, своего племянника, — он наконец обрел стабильный покой, как сам назвал это состояние. В день свадьбы Кэтрин защелкнула на своей руке браслет с локоном мужа. Она любила его с какой-то непонятной жалостью, но к себе жалости не испытывала. Со временем все стали справедливо, однако не совсем точно считать, что Кавалер чрезмерно привязан к своей жене и слушается ее во всем. Годы уходят, а деньги нужны всегда. Покой и удобства находим там, где их не ждем, а волнуемся порой из-за ничего.
Кавалер не мог знать о том, что нам теперь о нем известно. Для нас же он является просто осколком прошлого. Мы четко видим Кавалера в напудренном парике, длинном элегантном камзоле и туфлях с большими пряжками, орлиное лицо повернуто в профиль. У него вид все понимающего, все подмечающего, независимого и непреклонного в своих суждениях человека. Холодный ли он по характеру? Трудно сказать, просто он блестяще знает свое дело. Он весь поглощен решением стоящих перед ним задач, ему даже нравится решать их — не забывайте, что Кавалер занимает важный, можно сказать, первостепенный дипломатический пост за границей. Без дела ему сидеть не приходится. Для своего депрессивного характера он действует довольно активно, перебарывая с помощью поразительного по силе энтузиазма постоянно накатывающие волны меланхолии.
В круг его интересов входит все. Да и живет он в таком городе, где не соскучишься и который вряд ли можно превзойти по части удовлетворения хотя бы простого любопытства с исторической, культурной или социальной точки зрения. По своим размерам этот город побольше Рима, он наиболее богатый и густонаселенный на Апеннинском полуострове, а после Парижа, пожалуй, крупнейший на всем Европейском континенте. В то же время это центр природного катаклизма. В нем правит самый разнузданный, самый вульгарный на свете монарх. Мороженое там самое вкусное, а бездельники и тунеядцы — самые веселые и беспечные. Там царит самая одурелая апатия, а среди молодых аристократов растет самая многочисленная плеяда будущих якобинцев. Бесподобный Неаполитанский залив — прекрасный дом для причудливых рыб, а также обычных даров моря. Некоторые улицы города вымощены кусками застывшей лавы, а в нескольких километрах от него находятся наводящие ужас остатки двух мертвых городов, которые раскопали совсем недавно. Неаполитанский оперный театр — самый большой и вместительный в Италии. Еще одна всемирная гордость — местная школа подготовки певцов-кастратов, они выходят оттуда непрерывным потоком. Знать города — красивые, импозантные и любвеобильные аристократы — регулярно собирается на какой-нибудь вилле для игр в карты, которые нередко затягиваются до самого рассвета. Такие встречи получили название застольных бесед.
Жизнь на улицах Неаполя бьет ключом через край. На некоторых королевских празднествах перед дворцом воздвигали целую гору, украшенную гирляндами из мясных продуктов, игрушек, кондитерских изделий, фруктов, и по сигналу из пушки, под крики и овации наблюдающих за зрелищем с балконов дворца придворных алчные жители набрасывались на всю эту дармовщину. Во время сильного голода, разразившегося весной 1764 года, толпы людей с длинными ножами под рубахами врывались в булочные, убивали и калечили булочников ради куска хлеба.
Кавалер впервые приехал в Неаполь и приступил к своим обязанностям посланника Его Величества короля Англии как раз в ноябре злополучного 1764 года. Тогда в знак покаяния по улицам города прошли процессии женщин с терновыми венцами на головах и с намалеванными на спинах крестами, и банды мародеров и грабителей сразу же разбежались. Местная знать и иностранные дипломаты вытащили обратно свое фамильное серебро, упрятанное в укромных уголках по монастырям. Королевский двор, нашедший убежище в десяти километрах севернее Неаполя, в огромной крепости Казерте, вернулся назад в город, во дворец. Омерзительную вонь разлагающихся трупов, сотнями валявшихся на улицах, сменил привычный запах моря, кофе и жимолости, смешанный, правда, с запахом человеческих и животных экскрементов. Захоронили также и тридцать тысяч скончавшихся от чумы, которая разразилась вслед за голодом. В бараках для неизлечимо больных, где среди тысяч умирающих в первую очередь гибли от голода (шестьдесят — семьдесят человек в день), теперь хватало продовольствия на всех. Заморская помощь зерном оказалась столь обильной, что от излишков стали отказываться. Бедняки перестали козлами скакать по улицам с тамбуринами в руках и распевать во все горло непристойные песни. Правда, у многих все еще был нож за пазухой, но теперь они пускали его в ход не для того, чтобы добыть хлеб, а главным образом при обыкновенных бытовых разборках. Выбивающиеся же из сил изможденные крестьяне, хлынувшие в город, не торопились теперь покидать деревни и стали потихоньку расширять земли под посевы и увеличивать стада. Снова в стране упадок и разруха сменились изобилием и роскошью.