– Эх! Только послушай мою девчушку. Думает, раз она пошла гулять, я сразу же соскучусь и захвораю. У нас с Донкином, девочка, была самая содержательная беседа за последние несколько дней. Я во многом его просветил, и он принес мне немало пользы. Коль будет на то воля Божья, я уже завтра начну ходить, ежели погода не испортится.
– Ага! – произнес Донкин с ноткой сарказма. – Мы с твоим отцом решили множество загадок; как жаль, что правительство нас не слышало и не сможет воспользоваться нашей мудростью. Мы разобрались с налогами, вербовщиками и прочими напастями, а еще победили французов. Мысленно.
– Ума не приложу, отчего они там, в Лондоне, не могут понять столь очевидные вещи! – искренне поддержал его Дэниел.
Сильвия не слишком хорошо разбиралась в политике и налогообложении – по правде говоря, она даже не понимала, в чем между ними разница, – однако видела, что ее невинный маленький заговор, призванный внести разнообразие в жизнь отца благодаря визиту Донкина, достиг своей цели; с исполненным ликования сердцем девушка вышла из дома и побежала за угол, чтобы разделить с Кестером радость от успеха, о котором не решилась бы рассказать матери.
– Кестер! Кестер! Дружище! – произнесла Сильвия громким шепотом; однако работник кормил лошадей и стук их копыт по полу круглой конюшни помешал ему ее услышать, поэтому Сильвии пришлось подойти поближе. – Кестер! Отцу гораздо лучше: завтра он собирается выйти на улицу. И все благодаря Донкину. Я очень признательна тебе за то, что ты его привел, и постараюсь выкроить кусок тебе на жилет из красной ткани для моего нового плаща. Ты ведь хочешь новый жилет, правда, Кестер?
Работник задумался.
– Нет, девонька, – наконец произнес он серьезно. – Не хочу видеть тебя в куцем плаще. Мне нравится, когда девицы выглядят модно и красиво; я в некотором роде горжусь тобой, и мне больно представить, что ты будешь ходить в укороченном плаще; это было бы то же самое, как если бы кто-то слишком коротко остриг хвост старушке Молл. Нет, девонька: зеркала, чтобы в него смотреться, у меня нет, так зачем мне жилет? Оставь свою ткань себе, добрая девица; а за хозяина я очень рад. Ферма становится совсем другой, когда он запрется и ворчит.
Взяв пучок соломы, Кестер принялся чистить старую кобылу, шепча что-то, словно хотел поскорее закончить разговор. Сильвия же, сделавшая столь щедрое предложение в минутном порыве благодарности, не слишком огорчилась из-за того, что его отвергли, и направилась обратно к дому, размышляя о том, как еще можно отблагодарить Кестера, не идя на личные жертвы: ведь отдай она кусок ткани ему на жилет, это лишило бы ее чудесной возможности приглядеть для себя в воскресенье модный покрой на церковном дворе.
Желанный день, как это обычно и бывает, все никак не хотел наступать. Здоровье отца Сильвии постепенно улучшалось, а ее мать была довольна тем, как славно поработал портной, и показывала аккуратные заплатки с такой же гордостью, с какой многие современные матроны демонстрируют новую одежду. Погода наладилась: на смену дождю пришла мягкая осенняя облачность; впрочем, богатству красок было не сравниться с тем, что можно лицезреть бабьим летом, ведь дымка и морские туманы на этих берегах появляются рано. Впрочем, быть может, серебристо-серые и коричневые оттенки, царившие на суше, способствовали покою, умиротворению и отдохновению перед суровой и бурной зимой. Это было время, чтобы собраться с силами перед грядущими испытаниями, а еще – чтобы сделать заготовки на зиму. В такие дни, именуемые летом святого Мартина, когда «не страшен зной, не страшны вьюги снеговые»[17], старики выходят погреться на солнышке, и в их задумчивых, мечтательных глазах можно прочесть, что они витают где-то далеко от земли, которую многие из них уже, вероятно, никогда не увидят облаченной в летний наряд.
Утром того самого воскресенья, которого так ждала Сильвия, многие из этих стариков вышли из своих домов пораньше, чтобы подняться по стертым несколькими поколениями горожан длинным каменным ступеням, ведущим к приходской церкви, взиравшей на город с высокого зеленого обрыва, у которого река впадала в море; оттуда открывался прекрасный вид и на суетливый городок, и на порт, и на стоявшие там суда, и на отмель, и на бескрайнюю морскую гладь: пейзаж, в котором жизнь встречалась с вечностью. Удачное место для церкви Святого Николая, чью колокольню возвращавшиеся домой моряки замечали раньше, чем что бы то ни было еще на суше.
Те же из них, кто уходил в море, могли уносить с собой торжественные мысли о словах, услышанных под ее сводами; мысли эти, быть может, не были осознанными, однако наполняли души мореплавателей смутной убежденностью, что покупка и продажа, трапезы и бракосочетания и даже жизнь и смерть не были единственными гранями бытия. Впрочем, они вспоминали не слова произнесенных там проповедей, пусть даже самых красноречивых, ведь, сидя в церкви, моряки большей частью спали – исключая случаи «похоронных речей», об одной из которых я и хочу вам поведать. Они не узнавали собственных пороков и соблазнов в тех возвышенных эвфемизмах, что слетали с губ проповедника. А вот расхожие слова молитв за избавление от привычных опасностей вроде молний, бурь, битв, убийств и внезапной смерти были им знакомы; к тому же почти каждый моряк, отправляясь в плавание, оставлял на суше кого-то, кто будет молиться за странствующих по суше и по морю, вспоминая его, ведь Бог хранил тех, кого искренне поминали в молитвах.