Тяжелую монотонность его гула не нарушал ни единый звук, ни близкий, ни далекий, не считая разве что доносившегося откуда-то с пустошей гоготания вернувшихся на гнездовье гусей; впрочем, шум этот был столь отдаленным, что лишь подчеркивал царившее безмолвие. Затем толпа слегка зашевелилась, расступаясь, чтобы дать дорогу мертвецу и его носильщикам.
Склонившие головы и усталые, люди с гробом продолжили свой путь; за ними следовал бедный садовник, набросивший черно-коричневый похоронный плащ на свой невзрачный наряд; несчастный отец шел, поддерживая жену, хоть его собственная походка была не намного тверже. Отправляясь днем в церковь, он пообещал, что вернется и проводит ее на похороны первенца; тогда сердце садовника переполняли боль и ошеломление, возмущение и немой гнев, так, словно он должен был услышать нечто, что изгонит непривычную жажду мести, примешивавшуюся к его горю, и поможет ему осознать, что в неверии нет утешения – в неверии, которое в тот миг его поглощало. Как Господь мог допустить столь жестокую несправедливость? Разрешая ее, Он не может быть благим. Что есть жизнь и что есть смерть, если не боль и отчаяние? Красивые, торжественные слова богослужения помогли садовнику, позволив ему вернуть бо́льшую часть своей веры. Он все так же не понимал, почему на него обрушилось такое горе, однако теперь ощущал нечто, подобное детскому доверию, и шептал вновь и вновь во время долгого подъема: «Таков замысел Господень», и слова эти его невыразимо утешали. За пожилой парой следовали их дети, уже успевшие стать взрослыми мужчинами и женщинами; кое-кто из них работал на окрестных фермах, однако некоторым пришлось приехать издалека. Компанию им составляли слуги викария, многочисленные соседи, пожелавшие выразить сочувствие, а также бо́льшая часть моряков со стоявших в порту кораблей – процессия, сопровождавшая покойника до самой церкви.
Собравшаяся у двери толпа увеличилась настолько, что Сильвия с Молли вряд ли вновь смогли бы войти внутрь, так что они отправились к тому месту, где траурное шествие ждала глубокая могила, чья голодная разверстая пасть была уже готова поглотить мертвеца. Там тоже собралось немало народу; прислонившись к надгробиям, люди устремили взгляды на бескрайнее спокойное море; мягкий соленый воздух овевал их застывшие лица с воспаленными глазами. Никто не издавал ни звука, ведь все думали о жестокой смерти того, кому были посвящены прозвучавшие в старой серой церкви торжественные слова, кои с такого расстояния можно было бы даже различить, если бы не доносившийся снизу шум прибоя.
Внезапно все взгляды устремились к дорожке, тянувшейся от ступеней. Двое моряков медленно вели по ней человека, едва державшегося на ногах и напоминавшего призрака.