– Ага, разумеется! – ответила та торопливо; на самом деле она понятия об этом не имела, однако решила считать, что у ее кузена было все, что полагается инвалиду и герою. – Он неплохо обеспечен и может позволить себе все, что нужно, – продолжила она. – Его отец был фермером в Нортумберленде и оставил ему деньги, а сам Чарли – главный гарпунер, каких еще свет не видывал, потому получает жалованье, какое попросит, и вдобавок долю с каждого кита, которого загарпунит.
– Полагаю, что, как бы там ни было, теперь ему придется на некоторое время исчезнуть с нашего побережья, – сказал Филип.
– С чего бы это? – спросила Молли.
Филип никогда ей особо не нравился, а теперь, когда он собирался каким бы то ни было образом унизить ее кузена, девушка готова была вступить в битву.
– Ну, люди говорят, что он открыл огонь и убил моряков с военного судна, а коль так, ему придется пойти под суд, если он попадется.
– Каких только небылиц ни выдумают люди! – воскликнула Молли. – Бьюсь об заклад, Чарли не убивал никого, кроме китов, а если даже и убил, то за дело, ведь люди с военного корабля хотели выкрасть его и остальных и лишили жизни бедного Дарли, с похорон которого мы возвращаемся. Думаю, если кто-нибудь сейчас перепрыгнет через канаву и набросится на нас с Сильвией, ты, квакер, будешь просто стоять столбом.
– Но на стороне вербовщиков закон, и они лишь выполняли приказ.
– Тендер ушел, словно им стыдно за содеянное, – сказала Сильвия. – И флага на «Рандивусе» больше нет. Здесь еще долго никого не завербуют.
– Да, – подхватила Молли. – Отец говорит, что рекрутеры перегнули палку, действуя слишком уж нахраписто; народ не привык к тому, чтобы хватали бедных парней, возвращающихся с Гренландского моря. У людей вскипает кровь, они готовы драться с рекрутерами на улицах – и да, убивать их, если те пустят в ход огнестрельное оружие, подобно команде «Авроры».
– Женщины так любят кровопролитие, – сказал Филип. – Кто бы мог подумать, что вы только что рыдали над могилой человека, умершего насильственной смертью? Я-то полагал, что вы видели достаточно, чтобы понять, какое горе причиняет вражда. У тех парней с «Авроры», которых, как говорят, подстрелил Кинрейд, возможно, тоже были отцы и матери, ждущие их возвращения домой.
– Не думаю, что он их убил, – произнесла Сильвия. – Он кажется таким добрым.
Но Молли не понравилась такая половинчатость.
– А вот я скажу, что Чарли убил их наповал; он не из тех, кто бросает дело незаконченным. И знаете что? Поделом им!
– А это, случайно, не Эстер, которая служит в магазине у Фостеров? – спросила Сильвия тихо, заметив молодую женщину, которая внезапно появилась впереди, выступив из перелаза каменной стены.
– Да, – подтвердил Филип. – Где ты была, Эстер? – поинтересовался он, когда они подошли поближе.
Слегка покраснев, Эстер ответила в своей неторопливой, спокойной манере:
– Я сидела с Бетси Дарли – она прикована к постели. Ей было одиноко, пока остальные были на похоронах.
Молодая женщина уже собиралась уйти, однако Сильвия, по-прежнему охваченная живым сочувствием к родным убитого и желавшая обо всем ее расспросить, положила руку Эстер на предплечье, удерживая ее. Слегка отступив и покраснев еще сильнее, та, говоря по-прежнему тихо, ответила на все вопросы.
Даже в нашу просвещенную эпоху в сельской местности мало кто задумывается о мотивации людей и анализирует их поступки, а лет шестьдесят-семьдесят назад такое случалось еще реже. Я не хочу сказать, что вдумчивые люди не читали книг вроде «Самопознания» Мейсона и «Серьезного воззвания» Ло[22] или что последователи Уэсли не практиковали совместные чтения Библии, призванные наставлять слушателей. Однако в целом можно утверждать, что в те времена немногие понимали, кто они, если сравнить их с числом наших современников, осознающих свои добродетели, личные качества, недостатки и слабости и склонных сравнивать себя с другими – не из фарисейства или высокомерия, но руководствуясь живым осознанием своих особенностей, которое в большей степени, чем что бы то ни было, лишает человека свежести и оригинальности.
Впрочем, вернемся к тем, кого мы оставили стоять на пешей тропе, протянувшейся по холмам вдоль дороги, что вела к Хэйтерсбэнку. Сильвия думала о том, как добра была Эстер, согласившаяся посидеть с бедной, прикованной к постели сестрой Дарли, и при этом не испытывала ни малейших угрызений совести из-за того, как в сравнении с этим выглядело ее собственное поведение – поведение девицы, которая пошла в церковь из тщеславия и осталась на похоронах из любопытства и жажды новых впечатлений. Современная девушка осудила бы себя за это, лишившись тем самым простого очищающего удовольствия от восхищения чужим поступком.