У председательствующего было выражение лица отца семейства, напуганного увиденным. Присяжные были все как на подбор бесцветные, тусклые, такими же были и журналисты на скамье для прессы и их статьи, появившиеся в газетах на следующий день. Этого нельзя было сказать лишь об изображениях на экране… Да и об осужденном с его упорным нежеланием говорить.
В это время я тесно сошелся с одним индейцем, которого встретил на почте в Монтрё, что рядом с Центральным вокзалом: он оплачивал какие-то счета. С ног до головы в коже с бахромой, конский хвост, кольцо из голубого стекла на шее. Он мне рассказал, что уехал в США, терпением добился принятия в племя дакота, изучил их язык, обычаи, ритуалы, освоил их ремесло и вернулся на родину в Швейцарию уже как индеец: жил с женой – из племени дакота – в вигваме на опушке леса у озера Невшатель, там, где не видно цивилизации. Как-то перебивался, продавая то, что они изготавливали: пояса, ремни, какие-то побрякушки, одежду, которую его жена шила на манер индейской.
– И это продается? – спросил я.
– Да, понемногу. Кроме того, бывают ярмарки, местные праздники, ездим к тому же на север Франции и в Бельгию. Теперь, по прошествии трех лет, могу сказать, что дела пошли лучше с тех пор, как стали устраивать турниры по метанию карликов.
– Вы и не догадываетесь, о чем можно попросить индейца, – говорил позже Пума своим охранникам.
Настоящее его имя был Циммерман, Жан-Поль. Его посадили. А дело было так. Он похитил девушку по прозвищу Ивовая Веточка (по паспорту Анита Кош), служившую продавщицей в лавке булочника в Зейланде. Зейланд – это край торфа и торфоперерабатывающих заводов. Аниту нашли с перерезанным горлом, это произошло после убийства в Террите. Индейца Циммермана арестовали, он признался во всех преступлениях, оставшихся нераскрытыми, не доведенными до конца за последние несколько месяцев. А в этом году в Зейланде произошло немало убийств. Пума все брал на себя, рассказывал в том числе и о своей ревности к Аните, которая вернулась в булочную за своими вещами и была изнасилована хозяином.
– А Ивовая Веточка… ну, Анита Кош – это вы ее зарезали?
– Я не мог смириться с тем, что свинья-булочник лапал ее!
– Но ее изнасиловали!
– Не важно. Нечего было лапать. А теперь паdа[3]. Никаких следов лап, когда я выйду.
Анита была длинной, тоненькой и гибкой, как ивовая веточка, с длинной черной косой, в которую были вплетены голубые стекляшки, с длинными прорезями рта и глаз. Пума одевал ее в домотканые одежды и в кожу. А другая убитая была дебелая, бело-розовая, рыжеволосая. В Зейланде пахнет болотом, гниением, которое вечно свершается в этом торфяном крае, где часто идут дожди. А еще одна убитая была окружена запахом ванили.
– Мне бы заранее почувствовать, быть настороже, – рассказывал индеец, – во время последнего выступления карликов такое уже случалось… Было это в одной дыре под Льежем. Так вот, за Анитой приударил один карлик, подъехавший к мотелю как раз когда я чинил грузовичок. Я вошел в номер и увидел, как он сидел на ней и давал ей оплеухи.
– И насиловал ее?
– Да… Нет… Она кричала, только не от боли, уж мне ли не знать. Мне бы уже тогда насторожиться!
Над равниной, покрытой лесами, по холмам пролегла новая автодорога; кто-то сбросил с виадука каменные блоки и попал в проезжавший автомобиль – тот врезался в опору моста, у водителя череп вдребезги, тут подоспели еще машины. В итоге – трое мертвых. Это неподалеку от Террите с его старым кладбищем.
– К чему все эти вопросы? – удивился индеец, сидя в камере предварительного заключения. – Вы словно собираете все истории об убийствах, о мертвых. Учуете где-нибудь и прямо носом в них. А вопросики-то ваши не хуже, чем у судьи.
– Столько трупов!
– Гробокопатель тоже выискался, – бросает индеец. Он без конца закуривает, я принес ему сигареты.
– Хочешь выпить? Охранник дремлет. Я тебе принес виски. И банки с пивом.
– Не откажусь, давайте все сюда.
Он открывает одну банку, долго, жадно пьет, затем прикладывает ко рту свою загорелую руку, словно целует кого. Анита находится в институте судебной медицины: лежит обнаженная на алюминиевой полке с прижатыми к телу руками. Чем не фотка для иллюстрированного журнала?
– Виски оставлю на ночь.
– Можно задать тебе один вопрос, индеец?
– Раз уж вы здесь…
– Ты сожалеешь, что убил Ивовую Веточку?
Индеец вынимает сигарету из пачки «Мальборо».
– Она мертва. Что тут говорить. Чего сожалеть о том, чего уже нет?
Отведенное на свидание время вышло. Охранник собирается закрывать зал для свиданий.
– Я еще приду, – бросаю я, вставая.
– Дело ваше, – отвечает индеец.
Я сажусь в машину и возвращаюсь к себе. Не по нраву мне этот торфяной край.
В последнее время я мало бываю в горах, и мне не хватает камней, сухого жара высокогорья. Ветер мечется, рвется и гудит в каменном русле, пересекающем рудную жилу. Тут гнездятся вороны, сюда поднимаются от озера черные коршуны, отсюда падают в складки крупнозернистого льда горных ледников – слышны вопли жертвы, прижатой к черной скале на фоне голубого неба. Здесь часто срываются в пропасть туристы, их ищут, и если находят – тела их неузнаваемы; внизу – пароходный путь: бывает, в лопасти попадает пловец, и если его и вынимают – он весь искромсан, как ножницами, а то подцепляет винтом ребенка, или парусник, если они отваживаются подплыть слишком близко к корабельному корпусу. Куда устремить взор, чтобы не наткнуться на смерть? Разве что ввысь? Здесь не до смеха. На этих высотах смерть не задерживается: она летит вниз или подбирается коршунами. Никакого гниения, чистота пустоты. Можно сказать, что ты уже на небе, по ту сторону.
Зазвонил телефон, я взял трубку: это один из журналистов, присутствовавших на суде.
– Предполагаете ли вы быть в суде послезавтра?
– Да, а что такое?
– Хотелось бы взять у вас интервью. – Он настойчив. – Что вам известно о бродягах на старом кладбище? И ночных, и дневных?
– Не представляю, чем могу быть вам полезным.
– Вы как будто знали жертву.
– А? С чего бы это?
– Многие видели, как вы бродите там. Бродите… и, скажем так, довольно близко интересуетесь, чем занимаются парочки. Скажите, если я не ошибаюсь, девица как будто была вашей хорошей знакомой.
– Моей? Знакомой? Вы явно ошибаетесь.
– Вас видели с ней неподалеку оттуда, на тропинке, да и в отеле «Горловина». Она пила пиво, вы – воду. Затем вы отправились прогуляться к хребту, вроде как между вами пробежала кошка, вы поссорились, и когда вы вернулись, у нее на лице были следы побоев. Хозяин «Горловины» вас с ней видел. Один из моих собратьев уже записал его показания.
– И что? Что это доказывает? Что я убил эту несчастную? Это просто смешно.
Повесив трубку, я напрягаю память, пытаясь вспомнить. Все это время я чуть ли не каждый день бывал на кладбище, но в каком часу? Кажется, в полдень, а порой и вечером, чтобы полюбоваться на то, как солнце падает в озеро, и вновь пережить ее смерть.
– Так вы были знакомы с жертвой? – спрашивает один из двух полицейских, самый здоровый. – Надо полагать, встречались с ней не только на заброшенном кладбище? У вас привычка бродить среди могил? Со сторожем знакомы? Вы видели, что он читает во время работы? Вы приносили порнографические журналы на кладбище?
Три дня спустя после того, как было отложено судебное разбирательство по причине несоблюдения формы, отсутствия доказательств и углубленного расследования, полиция проявила интерес ко мне. И неудивительно. Я знал жертву.
Я был известен в Монтрё и округе как человек, слоняющийся, или, в более вежливой форме, задерживающийся среди руин старого кладбища.
Один свидетель утверждает, что видел, как я, сняв брюки и нося их в руке, наблюдал за влюбленными парочками. Несколько свидетелей, и среди них кладбищенский сторож («А, могильщик? – Как вам угодно, можно сказать и садовник»), подтверждают это, как и то, что я совершал свои, так сказать, прогулки в полдень и в сумерки. «Этот тип носил брюки на руке», «На нем не было брюк».