Кем была Элла в Твоих облаках, которых не остановить ни одной самой большой вершине? Кем была эта шелковая девушка на пороге смерти в общей палате, полной чужого зловонного дыхания? Я недостаточно любил ее, чтобы иметь право жаловаться. Нужно пережить чужую боль, чтобы научиться разделять горе. Я никогда не думал, что умру мученической смертью старых бродяг. Но я бродил голым, Господи, без штанов, с истерзанной душой и все время поворачивался к Тебе спиной, такой далекий в этот час от Твоего бесподобного лика, погружающегося в озеро.
Господин, должно быть, ошибается: только о святых говорят: посещать. О покрывших себя славой: «Ты посещаешь землю и утоляешь жажду ея, обильно обогащаешь ее…»[4]
Я уже ответил: мое сердце заледенело, и повсюду мне видится худенькое тело, которое ангелы зовут Эллой. А горы, пошумливающее озеро, набережные, заброшенный вокзал, пустой привокзальный буфет повторяют ее имя, словно призраки, переговаривающиеся ночью друг с другом. Это вам за все, Господин. И за безупречные образцы. Теперь же, если желаете присоединиться к нам, вам надо бы вернуться лет эдак на семьдесят, если не больше: другие головные уборы, другой покрой пальто, иные марки фотоаппаратов, иные аперитивы – для нас этот возврат не так ощутим, ведь мы уже мертвы или же никогда не покидали некоторых мест, описанных в рассказах других, в которых мы живем, не испытывая уколов ревности в тени чьей-то более настоящей жизни.
Шофер такси с вокзала дошел до драки с клиентом, который стал его попрекать тем, что тот повесил распятие и изображение Фатимской Божьей Матери на смотровое зеркало.
– Как можно! В протестантской стране! – жаловался пассажир, высаженный на тротуар.
– Моя мать – португалка, – кричал ему шофер, – она завещала мне это на смертном одре и заставила поклясться, что я буду хранить их в автомобиле. Неужели ж я ее ослушаюсь!
У меня ни распятия, ни изображения Фатимской Девы, ни обещания, данного кому-либо на смертном одре. У меня в памяти сохранился образ Эллы и ее очертания. Я бы очень хотел прокатить пассажиров Восточного экспресса, постояльцев шикарных отелей в Шильонский замок, подождать их перед кондитерской «Цурхер», поработать таксистом между казино и курзалом. «Английское кладбище, пожалуйста. Верхнее, ну то, где были совершены убийства». Такси катит в ночи, оставляя позади берег с пальмами, памятник Сисси, оркестры, принимающие участие в Фестивале, палатки предсказателей всех мастей и прибывает к кладбищенским руинам, где бродят завсегдатаи. Вот призрак – толстяк, заметьте, он всегда держится возле одних и тех же могил в глубине, у самых скал, там и нашли тела девушек, два или три в один год, а все началось с туристки, уложенной на месте ударом камня в 1927 году. Расследование ни к чему не привело. Были запросы парламента, опрашивали всех подозрительных в округе, но что делать: если люди бродят, это еще не вина. Они будут прятаться, но все равно не оставят своего занятия. В конце концов расследование зашло в тупик, всех выпустили. Стоило поднимать шумиху в прессе и марать репутацию. Думаете, я преувеличиваю? Один из задержанных стал странным, бродит днем, всегда вежлив, внимателен, но взгляд его ясно свидетельствует: человек потерян. То он жестикулирует, стоя перед озером, то разговаривает с чайками, то призывает Христа, то нанимает такси и просит отвезти его высоко в горы, в Ко, или в «Палас», или на новый вокзал. И непременно выходит на берег озера, чтобы не пропустить закат. На свои капризы он тратит целое состояние. Чаевые дает не считая. Шоферы ссорятся, наперебой предлагая ему свои услуги, и знают наизусть историю его жизни, посещая вместе с ним одни и те же места: там чей-то прах, здесь место, здесь зарезали девицу.
– А Господин виделся потом с Пумой?
– Я терпеть не могу торфяные разработки, заводские цеха и все же побывал в тех местах и повидался с индейцем. Я всегда приносил ему бутылку виски, банки пива и сигареты. Индеец курил «Мальборо», а я расспрашивал.
– Почему ты мне сразу не сказал, что Анита ушла от тебя к карлику и потому ты ее убил?
– Я убил ее из-за лапищ булочника.
– Не лги. Лапы появились потом, а убил ты ее из-за карлика. Единственно из-за него. В первый раз, когда ты их застукал, ты еще колебался, не был уверен, ты дал ей шанс, но она изменила тебе второй раз, а этого ты уже ей не простил.
Из Монтрё Господин едет берегом озера несколько сотен метров до Террите, гуляет там по местам, где когда-то проходил Восточный экспресс. Сегодня здесь пусто: и в здании вокзала, и в курзале, и на дороге, забранной решетчатой загородкой со стороны реки, между Монтрё и Террите, пусто и на заброшенном кладбище над озером. И везде опасно, даже внизу, где причал.
Теперь Господин идет по дорожке в гору: сперва по склону, затем вдоль отвесной стены, впереди – сам хребет. В сотне метров отель. Господин не торопится. Элла не выйдет встречать его. Ты так близка, Элла, ты где-то здесь, может, гора и не поглотила тебя вовсе, и ты стоишь на пороге, живая, звучит музыка, и мы отправляемся с тобой в город, к озеру.
Господину известно, где Элла. Однажды он держал ее в руках обливающуюся потом, в ознобе. Это было летом, шторы были подняты, большие капли дождя падали на сад, со стороны озера доносились крики птиц и вместе с каплями дождя и ароматом пальм наполняли комнату. А еще пахло землей, напоенной водой, олеандрами, гравием с теннисных кортов. А в комнате были пот, обескровленные губы Эллы, запах простынь пансиона Рамбер.
– Вы недавно совершили путешествие? В Милан? Стамбул? Не забывайте посылать нам почтовые карточки с видами для наших альбомов. Если они не поместятся в альбом, мы прикнопим их в кухне или в комнате с коричневыми обоями над ореховым столиком напротив постели – там разложены сувениры отовсюду: и медная ваза, и стеклянный шар из Венеции, и два миниатюрных Миланских собора – из алюминия и латуни, – это наши мечты о путешествиях, которых нам не совершить.
– Господин уверен, что никогда не путешествовал? И не будет путешествовать?
Господин никогда ни в чем не уверен. Но в этом он уверен, как и в том, что молодая женщина по имени Элла существовала лишь в его чувствах, исполненных печали от того, что он живет в этом мире, как уверен в том, что никогда не знал иных индейцев, кроме тех фигурок из папье-маше, что были у него в детстве, что карликов больше не метают ни на одной арене ни одной из ярмарок и что того типа с кладбища выпустят из-под стражи за неимением доказательств его вины. Повторное расследование также ничего не даст. Да и убийств на старом кладбище не было, как не было поздних оргий, ничего вообще не было, разве что кто-то бродил под конец дня по кладбищу мимо заброшенных могил – как считают местные жители, могил англичан, чтобы не путать их со своими усопшими, которых хоронят ниже. Остановившись, Господин вглядывается в озеро при вечернем освещении. Солнце быстро умирает в этот час суток, видно, как в узких заливах скрещиваются тени, и если перегнуться через парапет – упадешь на паркинг, заменивший довоенную набережную. Давно уже нет Восточного экспресса, нет даже станции, нет английского кладбища с его мертвецами: мистером Уилером, мистером Джонсоном, мистером Харрисом. Если же вспомнится вам Хемингуэй и его путешествие в Швейцарию – то началось все в вокзальном буфете в Террите с его покрытыми лаком деревянными столиками, корзиночками с солеными кренделями с тмином, стульями из резного дерева, носильщиками, потягивающими белое винцо…
С тех пор все это исчезло, и теперь там паркинг и редакция, выпускающая газету о диетическом питании.