— Помедленнее, помедленнее. То время, которое вы выиграете тем, что заставите меня бежать, я заставлю вас потерять, усевшись на первую ступеньку. Вообще-то я неплохой человек, но, несмотря на масштабы моего тела, у меня есть маленькие капризы. — Он недолго помолчал. Затем высвободил руку, и Мюмтаз, избавившись от этого бремени, нашел, что жизнь гораздо более терпима. Доктор порылся в карманах, а затем осторожно развернул цветастый большой носовой платок. Он обтер пот и перевел дыхание. — Работа меня не утомляет. Но эта полнота! Даже яблочная диета Ворошилова мне не очень помогла. Нельзя заходить так далеко.
Мюмтаз понял, что теперь разговор пойдет о политике. «Нельзя заходить так далеко». Какая страшная фраза! Однако доктор сменил тему, словно не смел войти в дверь, которую сам же открыл.
— Кажется, вы любите музыку?
— Даже очень!
— Только европейскую?
— Нет, турецкую тоже. Но, видимо, не как один и тот же человек.
Врач посмотрел на юношу, словно хотел сказать: «Вы какой-то очень странный» — но вслух сказал:
— Мальчик мой, ты сказал очень правильные слова. Очень правильные. Вопрос совершенно за рамками музыки. Восток и Запад совершенно различны. А мы захотели их соединить. Мы даже решили, что нашли в этом новую идею. Между тем опыт постепенно продолжался и все время приводил к появлению двуликих людей.
Мюмтаз внезапно увидел самого себя со стороны, как идет в этот ранний утренний час, словно пара сиамских близнецов, один лицом на восток, другой на запад, и у него два тела и четыре ноги.
— Разве это не ужасно, доктор? — Но после этого, подумав, добавил: — Однако размышляю я не двумя, а одной головой.
Врач понял, какой образ он создал в воображении, и с улыбкой сказал:
— Но у тебя ведь два образа мыслей. Больше того, самое странное, у тебя два образа чувств. Разве это не печально? Подобно тому как в нас всегда будет жить средиземноморский европеец, так в нас всегда останется и восточный человек. Это наша сторона, которая освещается солнцем. Мы чувствуем острые осколки зеркала у себя в душе.
— Вероятно, это наша единственная проблема.
— Кроме того, она коренится в нашей географии, точнее, в гении истории, иными словами, в том, что существовало до нас и будет существовать после. Ваш брат любит свою жену?
— До безумия. Вообще-то Маджиде не любить невозможно. После ее болезни у них родился еще один ребенок.
— Значит, у них нормальные отношения, — доктор постоянно следовал за своими мыслями: — Нормальная жизнь в ненормальных условиях. Как вы видите, в мире очень много вещей, которые мы считаем невозможными. Если завтра начнется война, люди будут по-прежнему лежать с высокой температурой, по-прежнему будут те, кому не хватает денег, по-прежнему нужно будет сажать преступников в тюрьмы, по-прежнему будет хотеться есть в определенный час.
— Интересно, война все же будет?
— Как человек, который смотрит на ситуацию со стороны, не могу сказать, что война может разразиться немедленно. Но мир так перенапряжен, что нужно быть готовым к этой катастрофе.
Он остановился и перевел дыхание.
— Это поразительно, как бы сказать. Я не думаю, что война разразится немедленно. Это кажется мне невозможным. Это было бы слишком дьявольским и слишком ужасным; я полагаю, что на такое почти никто не сможет решиться, что самый смелый и безрассудный человек или даже тот, кто считает себя таковым — ведь то, что мы о себе думаем, особенно опасно, — в последнюю минуту побоится это сделать и отбросит факел вдаль от заготовленного костра. Но это последняя надежда. Вы знаете, что такое последняя надежда? Часто последняя надежда отражает чувство безысходности.
Он снова остановился и перевел дыхание. Мюмтаз с большим огорчением видел, что они все еще находятся в Везнеджилер; но вместе с этим ему было интересно слушать рассуждения доктора.
— Расскажу вам вкратце, насколько слаба эта надежда. Все наши надежды связаны с теми, кто готовит это событие в течение многих лет, кто работает над ним так серьезно, будто над математической формулой. Представьте себе врача, который в течение многих лет готовился к операции, к тому, чтобы подойти к операционному столу, готовился так, будто актер к выходу на сцену. И готовился он прежде всего в поисках средства, которое позволило бы обозвать любое естественное состояние жизни, любое развитие и его результат кризисом с целью увеличить силы и проявления этого кризиса в несколько раз. А сейчас на что мы полагаемся? Мы полагаемся на то, что люди, которые баламутят воздух вокруг нас, те, кто делает его непригодным для дыхания, откажутся от своих замыслов; на то, что внезапно они вернутся в состояние покоя, забыв об этом невероятном возбуждении; на то, что они посмотрят на все происходящее не сквозь призму конкретных проблем, а простым взглядом; иными словами, мы полагаемся на чудо…