Мать, отец, мотоцикл и Коваленко забыты – не для той жизни, оказывается, я родился. Как мне быть среди живых, если я чую их кровь как акула – за версту?
Для чего мне дан такой бессмысленный потенциал? Разве не очевидно, что живое и мёртвое с большой степенью вероятности можно различить по внешнему виду? Да и кому может вообще понадобиться такая информация? У нас что, зомби Апокалипсис на горизонте? Или нужно определить, жив ли человек после криозаморозки?
С момента, как я стал частью организации, не проходило и дня, чтобы я не задавал себе эти вопросы.
Здесь со мной были глава и Камэл – постоянно твердили, что любой потенциал необходим, но как-то это всё неубедительно. Способность исцелять, чрезмерная выносливость, сновидение, замедленный метаболизм наверняка полезны, но как применить лакмус жизни и смерти?
И вот, небеса смилостивились надо мной и послали феномен: мертвую девушку, тело которой живо.
Внешний вид всех убеждал в том, что она жива, и лишь я мог сказать, в чем подвох. Там, где обманули глаза, отреагировал мой потенциал.
С одной стороны, это меня обрадовало: я, наконец-то, был полезен. Но, с другой стороны, я что, родился лишь для того, чтобы каждое утро вглядываться в это унылое лицо?.. Столько мучений – и всё ради этого?
Впору поностальгировать о зомби Апокалипсисе, криозаморозке и трансформерах.
Девушка, лежащая в изоляторе, вызывала во мне смешанные чувства. Я помнил и восторг от того, что она восстала из мёртвых, и ужас от противоестественности этого, страх смерти, преследовавший нас в машине, и зависть к потенциалу, которым она, вероятно, обладает. «Погибший при исполнении охотник», «отравляющая аура», «возвращенный с того света человек» – любая часть ходящих о ней слухов, до мозга костей пробирала крутостью.
Она при любом раскладе встречала Андрэ: думая об этом, я преисполнялся благоговением.
Но, каждое утро глядя на неё сквозь окошко двери, ничего крутого я не видел.
Как ни крути, это была обычная девчонка, которых пруд пруди.
Я не хотел сомневаться ни в словах главы, но мне кажется, он ошибся.
Авионика
Знаете выражение: «родился в рубашке»? Это про детей, которые рождаются в околоплодном пузыре.
Представьте, как мечется внутри склизкого мешка новорождённый, исторгнутый из давящего, теплого материнского чрева в разряженный, холодный мир. Представьте, как он отчаянно елозит лицом по отвратительно прохладной, покрытой слизью пленке, силясь прорвать ее и инстинктивно сделать вдох, но ему это никак не удается. Красноватый свет, пробивающийся через сомкнутые веки, начнет меркнуть от недостатка кислорода. Сознание гаснет, трепыхание внутри мешка прекращается.
И лишь только если чьи-то руки заботливо разорвут тканевой покров, прохладный воздух отрезвляюще хлестнёт лицо и обожжёт лёгкие.
Я приходила в себя так же. Глаза мои были открыты, но не видели. Я была полна боли, но не могла различить, что конкретно болит. Мысли в голове метались от: «Пожалуйста, пусть это будет не сон!» до «Как же больно, ёб твою мать!».
Способность мыслить разумно возвращалась постепенно. Приходила девушка, что-то спрашивала: я её видела, слышала, но абсолютно не понимала, что должна сделать. Она что-то подправляла в капельнице, подключенной ко мне, и приятная истома разливалась по телу. Никакой боли, только умиротворяющее колебание от собственного пульса.
Я смотрела прямо перед собой и довольно долго не могла осознать, на что направлен мой взгляд. Потребовалось время, чтобы идентифицировать: это – стены. Светло-голубые, крашеные. Потолок: подвесной, белый, несколько квадратов светятся. Пол: из белых керамических пластин, их ещё глазурью покрывают – не могу вспомнить термин. Две двери: первая – массивная, с узким окошком, в стене слева от меня, вторая – похожая на межкомнатную – в стене напротив. Из обстановки: кровать, на которой я лежу, какое-то медицинское оборудование по бокам от неё. Сине-зеленое покрывало, белое постельное белье, белая медицинская рубашка на мне.
Поначалу было очень похоже на обычную больничную палату.
Пока я не решила устроиться поудобнее.
Шевельнулась – и обнаружила неладное: обе руки там, под покрывалом, были зафиксированы. На короткой привязи: сантиметра три хода вокруг поручня.
Левая рука была в гипсе: я ощущала его тяжесть, ощущала болезненную пульсацию вокруг костей. Возможно, был смысл ее фиксировать: чтобы я случайно не повредила, пока сплю. Но с правой рукой было всё в порядке: зачем привязывать её?
Попытавшись двинуться ещё и ещё, я довольно скоро убедилась, что к койке привязана накрепко.
«Ерунда какая-то!». Я такое только в фильмах видела: про душевнобольных.