Этой осенью жизнь дома, вроде бы, шла своим чередом. Вот только последнее время песок с дороги стал осыпаться, прямо на окно. И сломанный уличный градусник, давно замерший на одной отметке, теперь, по нелепому совпадению, вместо погоды показывал, будто бы уровень земли. Это наводило на Тоя тоску. Он любил свой дом, но смотреть в это окно было неприятно. Сделать с этим песком ничего не удавалось. Если Той выгребал его от окна, назавтра песок вновь осыпался с холма в том же количестве. Про себя, Той обзывал это окно «песочными часами».
И вот, как-то раз, Той взял, и переставил градусник в окно кабинета, наверху.
Той сидел за своим столом и задумчиво смотрел на сломанный градусник, который отныне показывал не что иное, как уровень горизонта между взгорьем и лесами. Вот уже час, Той с удовольствием убеждался, что горизонт всё там же, как вдруг раздался стук в дверь (звонок в доме, как и многое другое, выглядел интересно, но не работал). Стук был нетороплив и обстоятелен. Той в два прыжка спустился на этаж – старая лестница сипло охнула, входная дверь испуганно пискнула, и на уровне лица Тоя обнаружилась большая рука Тано, сжатая в кулак. Тано, улыбаясь, расправил пальцы руки в приветственный жест:
– И постучать, ещё толком не успел…
Той удивился и обрадовался визиту, представляя, что за важное письмо, или посылку ему придётся доставить и, как далеко. Он истосковался по работе. В городе новостей не было, и никто не спешил никого, ни в чём уведомить. Гости ещё более обрадовали Тоя, объяснив, насколько далеко и надолго ему придётся отправиться на этот раз. Тано торжественно вручил Тою поручительное письмо с удостоверяющей печатью и просьбой о содействии. Монг – мешочек ароматных сухарей. Петерсон – пару крепких походных башмаков и двадцать монет.
Теперь они молча стояли и смотрели на Тоя, прикидывая, что из этой затеи выйдет. Той выглядел обнадёживающе: улыбался, предлагал чаю и уже успел напялить один из новых башмаков.
Гости уточнили детали предприятия, обсудили возможные маршруты и вероятные препятствия, дали пару добрых советов, и, по причине волнительности момента, выпили весь имеющийся в доме чай.
Уже было сказано всё, что только можно, по случаю и вообще, а за окном успело стемнеть, когда Тано, наконец, возвестил:
– Однако нам пора. Да и ты тут не задерживайся. Город ждёт новостей.
Монг прослезился. Петерсон сжал Тою руку. Той заверил:
– Утром выйду, к вечеру буду у перекрёстка. А там уж решу, куда сначала – к Маяку, или в Обсерваторию.
***
Засыпая, Той решил, что выйдет пораньше и завтракать будет уже в дороге, сидя под раскидистым дубом. И чтобы за спиной был лес, а перед глазами поле.
Трактир
К вечеру следующего дня Той уже с трудом узнавал места, но в дороге не сомневался. Когда-то в юности он добирался до перекрёстка. Тогда Трактир представлялся ему волшебным замком. Внутрь безусых не пускали и Той ходил кругом, исследуя причудливый фасад, украдкой заглядывая в окна и населяя всё видимое воображаемым смыслом, сказочными существами и чудесными событиями. Вообще он много бродил по окрестностям. Когда в альбоме, а когда на обрывках обёрточной бумаги, Той делал зарисовки и заметки. Потом, уже дома, он формировал на их основе не очень точные, но полные изящного художества карты окрестных земель. В Верно они пользовались успехом. Особенно у граждан солидных, коим не пристало самим шляться, где попало, а вид из окна родного и любимого дома давно наскучил. Приятно глядеть зимним вечером на висящую над камином карту и вспоминать места, где когда-то бывали, или всегда хотели побывать. Поглядывая на такую карту, легко было поддерживать разговор даже с плохо знакомыми гостями. Такая карта в доме была вроде «камина греющего душу», или будто ещё одно окно: вдаль, в прошлое, в будущее и вовсе несбыточное.