Валерий Рощин
ПОКОЙНИК ПРЕТЕНЗИЙ НЕ ИМЕЕТ
Все события и персонажи книги вымышлены. Любое совпадение — случайность…
Глава I
Черное и темно-серое
Весь последний год жизнь над Аркадием Лавренцовым откровенно издевалась. Любимчик капризной судьбы и сам не заметил, как та, долгое время баловавшая не дюжими авансами, стала воротить нос и бессовестно ухмыляться. Некогда полученное без особых усилий место среди преуспевающего среднего класса постепенно сменилось на тоскливую безысходность маргинальной среды…
Сначала стал давать сбои отлаженный механизм его детища — риэлторской фирмы. И все, вроде бы, оставалось как прежде — клиенты, интересные, перспективные объекты, но… Компании, занимающиеся схожей деятельностью, плодились в офисах Санкт-Петербурга, словно кролики в ижорском подсобном хозяйстве ресторана «Метрополь». Конкуренция росла день ото дня, и ни одной, сколько-нибудь приличной сделки, позволявшей подсчитав доход — с облегчением перевести дух, за прошедшие полгода не состоялось. Тому, что с натугой и по инерции обстряпывалось в его агентстве, только и напрашивалось определение — мелкие делишки…
Контора рассыпалась на глазах. Уволился бухгалтер — ушлая женщина, знающая и умело использующая множество лазеек, частенько до кризисного, лихого периода выправлявшая неустойчивый баланс предприятия. Разбежались пронырливые агенты, на которых он рассчитывал и надеялся. Тот, что остался… Лучше бы он исчез вовсе!
Несколько причин происходящего, Лавренцов, пожалуй, мог перечислить себе в оправдание. Хотя каждая, скорее, являла отдельную, трагичную страничку судьбы и самому Аркадию Генриховичу временами становилось непонятно — что было первостепенным в странной, гиблой цепочке, а что выплывало из-за горизонта в качестве неизбежного следствия.
Отношения с женой потихоньку, будто исподволь, начали рушиться гораздо раньше, но, не придавая мелким конфликтам, недомолвкам и обидам значения, игнорируя собственную интуицию, он только в последний — роковой год обнаружил ужасающие масштабы семейной катастрофы. Валентина более не сдерживая эмоций, выплескивала на мужа все то, что появлялось и копилось, обрастая, как снежный ком, всю их долгую, совместную жизнь. Вместо того чтобы успокоить, поддержать в трудную минуту, направить его устремления в нужное русло по спасению «тонущего» дела, близкий человек, как справедливо полагал глава семейства, создавал в доме совершенно нетерпимую, нервозную обстановку. Вскоре добавилось отчуждение взрослеющей дочери — учеба в дорогостоящем лицее вдруг разом опостылела, завелись ухажеры-переростки, звонившие и навещавшие юную девушку едва ли не ночью, появилась скрытность и чванливая надменность в общении с родителями. Но ко всему прочему три месяца назад позвонила мачеха и сквозь слезы известила о скоропостижной смерти старшего Лавренцова, Генриха…
«Что же за времена такие настали!? — уныло рассуждал Аркадий, лежа на диване в пустой однокомнатной квартире, — все рухнуло, исчезло, испарилось… Не осталось ни семьи, ни работы, ни родителей… Даже сотовый телефон молчит уже второй месяц — никому до меня нет дела! Господи, хорошо, что хоть пенсия есть и эта вот убогая лачужка…»
Перед разъездом с женой он разменял их замечательную, огромную квартиру, на трех и однокомнатную. Почти новую БМВ, купленную незадолго до кризиса, забрала Валентина, ему же остался старенький, потрепанный Опель, долгое время простоявший на приколе в отцовском гараже.
Запасы денежных средств давно иссякли, и Лавренцов едва сводил концы с концами благодаря приличной, по нынешним меркам, пенсии. Иногда, правда, небольшие суммы подкидывал единственный друг — Семен Донцов, приговаривая при этом: «Потом сочтемся… Все равно жизнь наладится! Не подаваться же тебе в компанию к бомжам!?»
Целыми днями бедоносец слонялся из кухни в комнату, пролеживал бока на кожаном диване — последней вещи из прошлой, достойной жизни, вспоминал старое, доброе время, друзей, растерявшихся по стране и работу в контрразведке…
Еще в молодости проходя службу офицером морской пехоты в элитном подразделении, задачей которого являлась подрывная и диверсионная деятельность в тылу предполагаемого агрессора, Лавренцов, сам того не подозревая, привлек к себе внимание командования. Отмечая аналитический склад ума, прозорливость и осторожность капитана, чины из Особого Отдела предложили поработать в их епархии. Немного подумав и сравнив перспективы, Аркадий согласился. Так и дослужил он сотрудником военной контрразведки до конца перестройки, ознаменовавшего начало развала страны и многих, сложившихся к тому времени устоев. Но, как говорится: чекисты на пенсии не умираю. Попав под сокращение, майор обосновался в Питере, где через полгода с ним вышли на связь представители КГБ. Вскоре он оформлял документы, устраиваясь советником в только что созданный при местном Управлении отдел по борьбе с терроризмом.
Работа по предотвращению того, чему долгое время учился бывший «диверсант в законе» устраивала и нравилась. Жизнь в большом, красивом городе, сносный, относительно свободный график, новые друзья — все это захватило и заставило поверить — годы активной деятельности только начинаются. Еще десять лет Лавренцов ощущал себя нужным человеком при нужном деле…
Как справедливо кто-то заметил: спецслужбы — последний довод королей. К сожалению настоящих королей, к тем «достославным» временам в полуразвалившемся государстве не осталось — недальновидная власть постепенно добиралась и до заповедных ведомств. Реорганизация, сокращения, пертурбации… Вместо серьезных дел по предупреждению терактов, ставших обыденным и едва ли не каждодневным явлением, сотрудникам столь необходимого отдела все чаще приходилось собираться в актовом зале и выслушивать лепет чиновников о тяжелом положении в стране, об отсутствии финансирования… Когда подполковнику окончательно опостылела постоянная нервозность, ожидание увольнения, задержки жалования и неуверенность в завтрашнем дне, он положил на стол начальника отдела кадров рапорт об уходе…
Сон не шел, а лежать на диване становилось уже невмоготу. Лавренцов нехотя встал и направился на кухню варить кофе. Посудой при разделе жена не обделила, одарив аж двумя коробками всяческого хлама. Пару месяцев назад, въехав в «каморку папы Карло» — как нарек новое жилище Аркадий, он высыпал содержимое фанерных ящиков на пол посреди пустой шестиметровой кухни и отыскал первым делом турку и помятую временем, старую чашечку, выполненную каким-то древним мастером, похоже, из серебра…
Впрочем, назвать кухню совсем пустой было бы неправильно. Из отцовского гаража отставной чекист перевез на Опеле обеденный стол от старинного букового гарнитура и теперь одну его половину занимал компьютер, не так давно в спешке эвакуированный из брошенного офиса. Иногда Лавренцов, переместив единственный стул с трапезной половины стола к компьютерной, присаживался напротив монитора. Рядом с системным блоком в беспорядке лежали диски со свежими игрушками, но голова, сплошь загруженная насущными проблемами, воспринимала только карточные игры для начинающих или туго соображавших пользователей.
Подхватив со слабого огня турку с закипающим кофе, Аркадий плеснул напиток в чашку и, привычно стукнув указательным пальцем по пробелу, запустил компьютер…
— Надоело… Как все осточертело — спасу нет… пошариться что ли по сайтам с тетками в неглиже? — мучился он, глядя в большой экран, — вся моя жизнь в последнее время ни дать, ни взять — порнография! Сам скоро в одном неглиже останусь… Донцову что ли позвонить?..
Взгляд Лавренцова бессмысленно блуждал от монитора с броской заставкой, скользил по столу и, дойдя до порожних бутылок, притулившихся друг к другу на косо прибитой полке, вновь возвращался к экрану. Так продолжалось, пока зрение не сфокусировалось на начатой бутылке мартини, стоящей отдельно от длинной «батареи» пустой посуды. Выпить, как и бедному Штирлицу в осажденном Берлине, было не с кем. Но того хоть изредка развлекали фрау Заурих, Габби и бродячие псы. У Аркадия оставался только единственный друг — Семен Данилович Донцов, но и тот, собиравший по крохам средства для существования небольшой семьи, появлялся в его сумрачной, померкшей действительности крайне редко…