На следующий день Питт решил посетить двух матросов 1-го класса и корабельного хирурга. Первым в его списке был матрос Макмун, списанный на берег после рейда на Борнео, во время которого он потерял ногу. Вместе с дочерью моряк жил в скромном домике в Патни. Дома у него все блестело от чистоты, ковры были выбиты, а отполированная мебель сверкала и пахла воском, и он с удовольствием согласился поговорить с неожиданным гостем.
– Ну конечно, я помню мистера Корнуоллиса! Он был строг, но справедлив. Всегда очень справедлив. – Макмун несколько раз кивнул. – Не любил нарушителей дисциплины, нет, сэр. Просто не переносил. Очень сильно их наказывал. Сам плетку редко использовал, но тех, кто нарушал дисциплину, тех по головке не гладил. Обязательно следил, чтобы нарушителей хорошенько отстегали, такой уж он был.
– Жестокий человек? – спросил Питт, боясь услышать ответ.
– Нет, только не он! – Бывший матрос громко и счастливо рассмеялся. – Вы просто в жизни ничего не видели! Вот мистер Фарджон, вот он был, конечно, жестоким. Помню, что он мог легко откилевать[17] за сущие пустяки. А еще любил устраивать наказание по флотилии, это да, он любил!
– А это что такое? – Полицейский плохо представлял себе, что могло происходить на флоте.
– Это когда матроса сажали в длинную шаланду, – скосился на суперинтандента отставной моряк, – и возили его от корабля к кораблю, а на палубе обязательно стегали плетками, да. И как вам это понравится, сэр?
– Но ведь это же верная смерть! – запротестовал Питт.
– Вот это уж точно, сэр. В самую точку! – согласился Макмун. – Хороший корабельный хирург сразу приводил такого несчастного в бесчувственное состояние, а потом уж тот умирал, да, сэр. Умирать надо быстро, так мне мой папаша говорил. А он был пушкарем при Ватерлоо, мой старик, да, сэр!
При этих словах бывший матрос бессознательно выпрямился и расправил плечи. И Томас, сам не зная почему, улыбнулся ему в ответ – наверное, сыграли роль общие воспоминания о совместных жертвах и опасностях.
– Так, значит, Корнуоллис не был ни жесток, ни несправедлив? – тихо повторил свой вопрос полицейский.
– Господи, конечно, нет, сэр! – Макмун даже отмахнулся от подобного предположения. – Он всегда был спокоен. Я сам никогда не хотел быть офицером, нет, это не для меня, сэр. Все они, я так думаю, совсем одиноки. – Моряк с шумом отхлебнул свой чай. – У каждого на корабле свое место. И когда попадаешь в переделку, то вокруг тебя оказываются твои товарищи – а как же, сэр! А когда ты самый главный, сэр, то вот тут-то тебе и не с кем поговорить в опасности, нет, сэр. Не будешь же ты говорить с подчиненными, правда, сэр? Да и они тоже не будут, ни за что, сэр. Вот и остается один Господь Бог, сэр. Ежли ты офицер, то не будь дураком, а как же, сэр, только так – ведь люди на тебя всю дорогу пялятся! А мистер Корнуоллис, он все это очень серьезно понимал, да, сэр. Все никак не мог расслабиться, если вам понятно, сэр.
– Да, думаю, что понимаю, – сказал Питт, вспомнив, как с десяток раз помощник комиссара был на грани откровенности, но потом опять прятался в свою раковину. – Он очень скрытный человек.
– Так и я о том же, сэр. Думаю, если хочешь быть капитаном, то по-другому и не получится, сэр. Только ошибись, дай слабину – и море тебя враз проглотит, вот так, сэр. Закаляет людей, но и верности им добавляет, а как же, обязательно! На мистера Корнуоллиса всегда можно было положиться, да, сэр. Немножко был занудой, но честен до донышка, сэр. – Макмун покачал головой. – Помню, раз надо было наказать парня за проступок, теперь и не вспомню какой, сэр. Так, не очень серьезный, но по правилам за это полагалась плетка – то ли на боцмана огрызнулся, то ли еще что… Ясно было, что мистер Корнуоллис был против, да, сэр. Боцман был настоящий сукин сын. Но дисциплина на корабле прежде всего, да, сэр.
Матрос задрал вверх голову, вспоминая дела давно минувших дней, и продолжил:
– Но мистеру Корнуоллису, ему было не по себе, сэр. Все ходил по палубе ночами, все думал… Злой был, как черт, сэр. А когда парня наказывали, по всему было видно так, будто его самого наказывают, да, вот так, сэр. – Макмун глубоко вздохнул. – Боцман-то потом за борт упал, а мистер Корнуоллис не стал допытываться, сам это он или кто-то его туда пристроил, вот так, сэр! – На лице моряка появилась хитрая гримаса. – Так никто ничего и не узнал, сэр.
– А боцману действительно помогли? – поинтересовался Питт.
Старый матрос улыбнулся поверх чашки:
– Ну, конечно, не без Божьей помощи, сэр! Но мы все поняли, что мистеру Корнуоллису это неинтересно.
– Поэтому ничего ему и не сказали?
– В самую точку, сэр! Так точно, не сказали… Хороший человек был мистер Корнуоллис! Не хотел бы, чтоб у него были проблемы, нет, сэр. Тогда, с этим боцманом, он ведь не стал ничего выяснять, а то ведь виновного повесили бы на рее, беднягу, вот так, сэр! Так и получилось, что боцман сам свалился! – Макмун опять покачал головой. – А мистер Корнуоллис, он, сэр, всегда думал о моряках, да, сэр. Правда, все у него должно было быть разложено по полочкам, вот так, сэр. Я понятно говорю?
– Думаю, что да, – ответил полицейский. – А как вы думаете, мог он приписать себе заслуги другого человека?
Макмун посмотрел на него с недоверием:
– Да ну что вы, сэр! Скорее он позволил бы повесить себя за чужое преступление, да, сэр! Тот, кто такое сказанул, врет беспощадно, сэр! У кого же это язык-то повернулся, а?
– Не знаю, но очень хочу узнать. Вы мне поможете, мистер Макмун?
– Чего это? Я, сэр?
– Да, давайте попробуем что-то понять. Например, были ли у мистера Корнуоллиса личные враги, люди, которые ему завидовали или затаили на него обиду?
– Ежли честно, то трудно сказать, сэр, – Макмун поскреб щетину, забыв о чае. – Я ничего такого не слышал, но кто знает, что там у человека в голове, когда его, там, званием обошли, или, скажем, наказали за что-то… То есть ежели он честный человек, то поймет, что сам виноват… но ведь бывает…
Как ни бился Питт, его собеседник так ничего больше не вспомнил. Полицейский еще раз поблагодарил его и вышел в приподнятом настроении. У Томаса было чувство, что душевная чистота и бесхитростность этого старого матроса начисто смыла ту тяжесть, которая была у него на душе после встречи с Дюрандом. Страх куда-то отступил.
Ранним вечером он оказался в Ротерхите, на встрече с другим матросом 1-го класса из своего списка, которого звали Локхарт. Тот оказался неразговорчивым алкоголиком и не смог сообщить Питту ничего интересного. Казалось, что он помнил Корнуоллиса только как человека, которого надо было бояться, но которого он уважал за мореходное искусство. Локхарт не любил старших по званию и заявил об этом открыто. Это была единственная тема, которая его действительно волновала, и он даже отказался на время от своих односложных ответов.
Позже, когда солнце уже садилось, а воздух все еще был жарким и неподвижным, суперинтендант оказался на причале перед Морским госпиталем в Гринвиче и направился туда, любуясь рекой, которая блестящей лентой вилась между берегами. В госпитале он хотел встретиться с мистером Роулинсоном, который служил судовым врачом под командой Джона.
Врач был занят, и Питту пришлось подождать его в приемном покое минут тридцать. Все это время Томас с интересом наблюдал за тем, что там происходило, так как впервые в жизни был в приемном покое морского госпиталя.
Наконец появился Роулинсон, одетый в белую рубашку с открытой шеей и закатанными рукавами. На руках и на одежде у него виднелись следы крови. Хирург оказался крупным мужчиной с хорошо развитой мускулатурой и широким дружелюбным лицом.
– Полицейский участок на Боу-стрит? – с любопытством спросил он, осматривая Питта с головы до ног. – Надеюсь, что никто из моих сотрудников не попал в беду?
– Нет, нет, не волнуйтесь. – Томас отвернулся от окна, через которое наблюдал за рекой и кораблями, двигающимися в сторону Лондонского порта. – Я хотел бы поговорить с вами об одном офицере, с которым вы в прошлом вместе служили… О Джоне Корнуоллисе.
– Корнуоллис! Не хотите же вы сказать, что он привлек ваше внимание! – Роулинсон был поражен. – Мне всегда казалось, что он перешел в полицию. Или это было Министерство внутренних дел?
17
Форма наказания в английском морском военном флоте, при котором провинившегося протягивали на веревках под килем корабля.