— Значит, ты распространял слухи о недееспособности Мефодия намеренно? Помнишь сказку насчет приглашенного юриста, который якобы убеждал Мефодия показать тебе результаты своего труда? Неужели ты уже тогда планировал убийство?
— Господь с тобой! Нет, конечно! Я изворачивался, как мог, ради самого же Мефодия. У него буквально поджилки тряслись от страха, как бы кто не проведал о его близости к успеху. Он предпочитал, чтобы над ним смеялись, лишь бы не обокрали.
— Тогда почему он доверился тебе?
— От безысходности. К тому времени его уже повыгоняли отовсюду, откуда только можно, и ему нужны были деньги — снимать жилье. Как потом оказалось, его даже ради платы за квартиру терпеть не желали. Хозяин, у которого Мефодий снял комнату, выгнал его с милицией. Пришлось поселить его у себя.
— Но почему его выгнал ты? Почему перестал платить? Ведь ты же знал, что программа существует!
Серж горько усмехнулся:
— Знал. Как знал и то, что она написана уже пять лет назад. И все это время Мефодий предпочитал паразитировать на чужих людях, лишь бы не утруждать себя ее доводкой. Он же гений! Для него главное — воплотить свою идею, а доработка деталей — это, извините, не для него. Скучное, нудное занятие для простых ремесленников. Но отдавать свое детище простым ремесленникам он не собирался — украдут, как пить дать украдут! Вот и сидел, как собака на сене. Потому-то я его и выгнал, и деньги перестал подбрасывать. Думал, нужда заставит его взяться за ум. Но отношения с ним портить мне было, конечно, нельзя. Эх, знать бы, какой гад меня выдал!
Я поспешно набила рот печеньем.
— Ты, конечно, права. Я убил Мефодия не только из-за денег. Слышала бы ты, как он орал на меня по телефону, когда узнал об уловке с ремонтом! Я пытался оправдаться, объяснить ему свои мотивы, но он попросту исходил злобой. «Хоть на брюхе, — говорит, — ползай, ничего не получишь!» Я ему: «Ты ведь не только меня, ты всех наших ребят наказываешь. Они тебя кормили и поили, давали кров, сносили твои закидоны…» «А потом гнали, как собаку! — орет он. — Плевать я на них хотел!» Тут уж взбесился я, припомнил ему Мищенко, Кондратьева…
Помнишь Сашку Кондратьева? Он пригрел у себя Мефодия лет пять назад, еще когда работал в институте. Зарплата — мизерная, жена сидит в отпуске за свой счет с младенцем, старшая дочь постоянно хворает, на одни лекарства сколько денег уходит, а тут — новый нахлебник. Сашка терпел, пока сил хватало. Кормил Мефодия и словом его не попрекнул. А потом Мефодий получил из дома перевод. Накупил себе видеокассет, компьютерных игр и всяких вкусностей. Пришел к Сашке, в одиночку все сожрал у телевизора в своей комнате, ни кусочка никому не оставил. Девчонка Сашкина, Аленка, увидела красивые бумажки и в рев: «Хочу конфетку, хочу колбаску!» Жена тоже не выдержала, расплакалась. Сашка зашел к Мефодию, закрыл за собой дверь и говорит: «Что же ты, такой-сякой, ни с кем не поделился? Мы тебя кормим, ничего для тебя не жалеем, а ты?» «Ну забылся я, что тут такого? — отвечает Мефодий. — И вообще, не так уж хорошо вы меня кормите».
Короче говоря, припомнил я ему все обиды наших сокурсников и то, как он подставил мою фирму на переговорах с американцами… Я рассказывал? Из-за его дурацкого гонора и хамства я потерял десятки тысяч, и это накануне кризиса! Одним словом, проняло меня до печенок. В глазах потемнело. Убью гада, думаю, раздавлю, как клопа. А тут Мефодий, как нарочно, проговорился, что живет у Лёнича. В пример мне его ставил. Дескать, Лёнич — это человек, а я — поганый Иуда.
Серж закрыл глаза и надолго замолчал. Я не стала его теребить.
— Хочешь еще кофе? — спросил он, опомнившись. — Или, может, выпьем по маленькой?
— Вообще-то я на машине. Но если тебе будет легче говорить, давай выпьем. Только мне много не наливай.
Серж ушел и скоро вернулся с целой охапкой бутылок.
— Тебе чего? Водки, коньяку, рома, мартини?
— Водки. Граммов пятьдесят, не больше.
Он поставил на стол стопки и разлил водку.
— За самую удивительную женщину на свете! За тебя, солнышко!
— Не подлизывайся. Все равно мое к тебе отношение роли не играет.
— Для меня — играет. Может быть, больше, чем все остальное. Скажи, ты меня осуждаешь?