Лиза видела Карен у песчаного карьера, Карен дала деньги П. М. Хорге.
И обе взяли с меня слово молчать. А я, дурак, согласился. И вдруг я почувствовал, что ненавижу обеих. Пребен несмотря ни на что все-таки мужчина — мужчина никогда не бывает таким увертливым и коварным, как женщина.
Они услышали, как я вошел, только когда я оказался на пороге гостиной. Я закрыл за собой дверь, и все трое уставились на меня.
— А где Эрик? — сразу спросила Карен.
— Вот и я, — сказал я.
— А где Эрик?
— Карен… Постарайся не волноваться… Понимаешь…
— Где Эрик?
Она была напугана, теперь я это видел. Смертельно напугана.
Я шагнул к ней. Она встала. Лиза подошла ближе. Пребен застыл у рояля. Нет, я был не на высоте положения.
— Карен, — опять начал я. — Эрик заболел.
— Кто его. — сказала она.
Я не ослышался: она сказала именно эти слова. Хотя на мгновение я не поверил своим ушам. «Кто его…»
— Ему стало плохо в чилийском посольстве, — сказал я. — И…
— В чилийском посольстве? — переспросила Лиза. — Но каким образом вы…
— Мы с Эриком были в посольстве. Ему должны были вручить орден.
Но ему стало плохо. Вызвали «скорую». Машина приехала тут же. Потом мы повезли его в поликлинику «скорой помощи» и в уллеволскую больницу…
В комнате воцарилась зловещая тишина.
— Когда мы приехали в больницу, он уже был мертв.
Ну вот, слово произнесено. А потом полицейский инспектор Карл Юрген Халл будет просить меня, чтобы я подробно описал ему эту сцену. Он так и сказал: «эту сцену».
— Представь, что ты в театре, — сказал он. — Представь, что ты сидишь в первом ряду партера и видишь на сцене гостиную Карен, а трое присутствующих в ней — актеры. Ты ведь, кажется, отличаешься наблюдательностью?
— Отличаюсь, — подтвердил я. — Но это, черт возьми, большая разница — сидеть в театре и наблюдать за тем, что происходит на сцене, или стоять перед тремя друзьями и сообщать им об убий. Гм. О смерти и при этом наблюдать за ними.
— Подумай хорошенько, — сказал Карл Юрген. «Подумай хорошенько» — его любимое выражение.
— Как выглядит гостиная, ты знаешь. Ты сам много раз в ней бывал, — начал я.
— Ты понимаешь, что я не это имею в виду. Я имею в виду, какой вид был у актеров, которые стояли перед тобой.
— Мне не нравится, что ты называешь их «актерами».
Словно они играли роль. А они были глубоко несчастны.
— А тебе не приходит в голову, что один из них и в самом деле, как ты говоришь, играл роль? Разыгрывал представление?
Вопрос попал в цель.
— Об этом я не подумал. Но ты прав: один из них, конечно, играл роль. Однако, насколько мне известно, ни один из них никогда не был хорошим актером, вообще не был актером.
— Вот именно, — подтвердил Карл Юрген. — Насколько тебе известно, ни один из них актером не был. Но один из них может оказаться актером, хотя это тебе и неизвестно.
— В таком случае это выдающийся актер, — сказал я. — Странно, мне это никогда не приходило в голову.
— Мы плохо знаем своих ближних, — сказал Карл Юрген. — Это банальнейшая из всех прописных истин, однако мы все постоянно о ней забываем.
Я молчал. Неужели в тот теплый праздничный сентябрьский вечер передо мной был актер?
— Я обращался к Карен, — наконец заговорил я. — И беспокоился о ней. Я шел пешком от уллеволской больницы, старался идти медленней и ни о чем не думать, так страшно мне было сообщить ей, что Эрик умер. Ее я и увидел сразу, как вошел, на нее смотрел, когда рассказывал о смерти Эрика.
— Ты хочешь сказать, что на двух других ты внимания не обращал?
— Не знаю. Хотя… Если бы один из них реагировал как-то по-особенному, я бы, наверно, все-таки заметил. Сам знаешь, что такое учитель. Даже когда я слушаю одного ученика, я поглядываю, чем заняты остальные.
— Так я и думал, стало быть, и тут ты поглядывал на остальных. И что же ты увидел?
— Прежде всего я видел Карен. Она была бледна как смерть. И все время повторяла: «Где Эрик?», словно знала: что-то должно было с ним случиться. А когда я сказал, что он умер, она стала ломать руки. Она в буквальном смысле слова ломала их. У нее очень красивые руки — на них нельзя не обратить внимания. И еще: пока я говорил, она заплакала. Не как обычно плачут: она не всхлипывала, не рыдала, просто по щекам беззвучно катились слезы.
— А что она сказала?
— Что сказала? Гм, что же она сказала?. Очень странную фразу: «Все получилось так ужасно!»
— Что же, по-твоему, тут странного? Ведь для нее и в самом деле все получилось ужасно!