— Ты что же, думаешь, я лгу?
— Да, Лиза, думаю, что лжешь.
Пребен наклонился вперед, уронив голову на руки.
— Я думаю, ты видела не Карен, я думаю, ты видела Пребена.
Все молчали.
— Пребен сказал, что в тот вечер, когда убили Свена, он был в кино на девятичасовом сеансе и кассирша, продавшая ему билет, может это подтвердить, потому что она его знает. И только много позже я сообразил, что Пребен тоже мог солгать.
Я закурил сигарету. Потом секунд пять помолчал, чтобы привести в порядок мысли.
— В начале сентября я пошел посмотреть фильм в «Сентруме», — сказал я. — Фильм был очень увлекательный. На какое-то время я забыл обо всем, в том числе и о нашей трагедии. Но была минута, когда меня возвратили к действительности: человек, сидевший в том же ряду, что я, встал и вышел.
У меня было крайнее место, и, выходя, он наступил мне на ногу. Пребен тоже мог купить крайнее место в кинотеатре в тот вечер, когда убили Свена. Он мог преспокойно встать, выскользнуть в боковую дверь в темноте, и ни одна душа этого бы не заметила.
— Но я этого не сделал, — вставил Пребен.
— К этому мы еще вернемся, — сказал я. — А потом умер Эрик. Ему стало плохо в чилийском посольстве, и он умер в машине «скорой помощи» по пути в больницу. Мы считали, что он умер естественной смертью…
— Мартин, — произнесла Лиза. Лицо ее посерело.
— Но он умер насильственной смертью. Ему впрыснули чрезмерную дозу инсулина. А это смертельно.
— Нет. — вырвалось у Карен, и она поднесла руку ко рту, словно пытаясь заглушить крик.
Я выждал. Это было тяжелее, чем я предполагал.
— Эрик всегда просил помочь ему, когда нужно было сделать инъекцию, он боялся укола. Кто-то сделал ему инъекцию — я знаю, кто и почему…
— Это, конечно, тебе объяснил Кристиан, — сказал Пребен. Голос его дышал ненавистью.
— Да, — подтвердил я.
— А тебе не пришло в голову, что Эрик мог сам сделать себе укол? И вообще, Кристиан никогда не сможет доказать, что Эрику ввели слишком большую дозу инсулина.
— А откуда вы знаете, что доктор Бакке не сможет это доказать? — мгновенно откликнулся Карл Юрген. Пребен побледнел.
— Я… я… Так ведь всем известно, что инсулин в организме обнаружить нельзя. Разве не все это знают?
— Нет, — ответил Карл Юрген. — Это знают далеко не все. Но вы, стало быть, это знали.
Пребен не ответил.
— Но почему, по-твоему, убили Свена? — спросил Карл Юрген. — И Эрика.
— Сейчас расскажу. Но сначала ненадолго вернемся в прошлое. К старому консулу Халворсену.
Я не отличаюсь особенной чуткостью, но даже я ощутил напряжение, возникшее в комнате. Словно воздух вокруг меня уплотнился. Я посмотрел на циферблат за спиной Карла Юргена. Было половина одиннадцатого.
— Итак, вернемся в далекое прошлое. Консул Халворсен собирал картины, это знают все. У него была лучшая в стране коллекция картин французских импрессионистов. Она стоила кучу денег — впрочем, вы, конечно, читали об этом в газетах. Он составлял коллекцию сам, начав еще на рубеже столетия. Консул был большой чудак — картины были его единственной страстью, единственным наслаждением. Он не хотел их ни с кем делить. Практически коллекцию почти никто не видел.
Я перевел дыхание.
— Но я их видел, — сказал я. — Однажды, двадцать с лишком лет тому назад. Кристиан видел их тоже, и они не произвели на нас особого впечатления. Помню, только одна картина показалась мне изумительно прекрасной — это были танцовщицы Дега. С той поры я навсегда полюбил Дега. Консул Халворсен что-то рассказывал об этой картине, но я забыл что. С тех пор как разыгралась нынешняя трагедия, я все время знал, что должен что-то вспомнить, но вспомнить не мог. А позавчера вдруг вспомнил.
Часы показывали десять тридцать восемь.
— Пребен, — сказал я.
Он вздрогнул.
— Ты пишешь хорошие рецензии, — сказал я. — Однажды ты написал даже целую книгу. Ты замечательно играешь на рояле. Такой прекрасной игры у непрофессионалов мне слышать не приходилось. Но есть одна область, в которой ты достиг еще больших успехов.
Если бы на пол в этот момент упала иголка, всем, наверно, показалось бы, что прогремел гром.
— Пребен, ты не только большой знаток искусства — пожалуй, не многие у нас в стране разбираются в живописи так, как ты. Ты к тому же был и хорошим художником.
Он наклонил голову, снова закрыл лицо руками. Но мне его не было жаль.
— Но тем, что ты лучше всего знаешь, лучше всего умеешь, ты заниматься перестал.
За двадцать лет ты ни разу не притронулся к кисти — ты постарался сделать так, чтобы все забыли, что когда-то ты был хорошим художником.