– Потерпи касатка, потерпи, а то хуже будет. Потом отмоет ее и уложит к нам на нары и все, что есть теплого на нее, укроет. Мать засыпает, как убитая на сутки. А мы, как зверята сидим на нарах и с грустью наблюдаем, очень уж жалко было видеть, как большая, взрослая мать плачет. Бабушка нам наказывает:
– Вы пострелята там не шумите, дайте матери отоспаться.
Мы стараемся не разбудить спящую мать, говорим шепотом, особенно Женя, он старший, если что, подзатыльник получишь. Но наша и бабушкина забота, не разбудить бы спящую мать была совершенно излишней, они там, в лесу спят под бомбами, что им детский шепот. От трубы, что идет над нарами от печки на нас детей капает сажа, мы все похожи на трубочистов, на это никто не обращает внимание, главное выжить. У меня болит нога, дома бабушка знала, где взять нужную ей травку, а здесь в лесу, занесшем снегом, где взять? Но все же она разыскала неподалеку стог сена, кто-то заготовил, так и не успев вывезти. Разыскала в сене нужные ей травки и пришла за мной. Только бабушка была глубоко верующий человек, свято верила в помощь Бога и лечила меня, как когда-то ее учила мать.
Чтобы молитва и трава помогли, необходимо, по ее твердому убеждению, чтобы я сама нашла нужную травку. Поэтому найдя ее, она пришла за мной. Это было недалеко от нашей землянки, бабушка посадила меня на санки и повезла к стогу. Мы уже подошли почти к нему, как из-за стога вышел волк, злой, весь взъерошенный, шерсть на нем висит клочьями. Увидел нас, ощетинился и замер. Бабушка тоже замерла от неожиданности и шепчет мне: – Тише, волк! А мне из-за нее не видно волка, мне не страшно, ведь рядом бабушка, волка любопытно посмотреть, я ною:
– Бабушка, ну отойди в сторону, мне же ничего не видно. Она чуть обернулась и так на меня посмотрела, что я затихла и перепугалась. Стала она кидать в волка, что попадалось ей под руку, кричать, может, кто от землянок услышит. Волк ни с места. Только его злые глаза горели зеленым огнем, и время от времени он обнажал зубы. Бабушка не могла со мной бежать к землянкам, хотя они были недалеко, ведь тогда я на санках окажусь между ней и волком, а этого она никак не могла допустить. Пробовала потихоньку толкать назад санки со мной, но снег глубокий, ни с места. Сколько было это молчаливое единоборство со зверем не помню, только зверь не выдержал и, оскалившись напоследок, повернулся и медленно побрел по низине, время от времени оглядываясь на нас. А бабушка схватила меня в охапку и бегом к землянкам. Спаслись, Слава Богу! Опять ангел-хранитель был рядом. Но ножку мою вылечила. До весны мы жили в земле, немца уже погнали от Москвы и как сошел снег, мать сначала одна сходила пешком в наш городок, чтобы узнать, цел ли наш домик, да найти что – либо, на чем нас ребятишек отвезти, пешком нам не дойти. Вернулась радостная, цел дом, миловал Господь благодаря бабушкиным молитвам. Немца не пропустили в наш городок, не перешел он нашу речушку. Везде стояла искореженная техника: танки, пушки, машины. Немец не попал в наши дома, зато свои мародеры растащили все, даже обои со стен содрали. А когда нас вывозили в землянки, мать, кое – что спрятала под пол в доме. У нас было много посуды. Мать любила хорошую посуду и собирала ее до войны. Так первое, что мы увидели, вернувшись в дом – это огромная куча битой посуды. Что не смогли унести, так побили тут же. Правильно говорит пословица народная: – Кому война, а кому мать родна! Ладно, слава Богу, живы, есть крыша над головой, были бы кости, а мясо нарастет. Надо выживать, у взрослых одна забота – накормить, обогреть ребятишек. Все, что осталось из вещей, все бабушка выменяла по деревням на ведро картошки, горсть зерна. В деревнях у людей кое-что из своих запасов сохранилось, припрятали, зарыли, им сейчас легче. Но этой мелочи, что приносила бабушка, надолго ли хватало? Опять голод и холод. Пошла тогда бабушка побираться, просить Христа ради, дети пухнут с голода. День, два ходит, сама едва жива от голода, принесет сумочку кусочков, мы рады, есть еда. Однажды далеко забрела, от деревни к деревне, насобирала кусочков, а назад сил нет идти. Выбрела на станцию, видит товарняк стоит, собирается трогаться в нашу сторону и забралась в него потихоньку. Пассажирские поезда тогда совсем не ходили. Ведь только-только немца от Москвы отогнали. Товарники ходили медленно, бабушка подумала, ничего спрыгну. А он, как нарочно, набрал перед Кубинкой скорость, спрыгнула она конечно, ведь там дети голодные, сильно разбилась, потом все лежала, болела. Так зимовали 41 год. Очень тяжело было с дровами. Хотя и лес рядом, пилить не разрешалось, да и что напилят две женщины старенькой ручной пилой? Но это приходилось делать, не будешь же замерзать. Однажды у нас Митя чуть не задохнулся. Мы малыши 4 и З года, сидим дома. А мать с бабушкой спилили во дворе нашу елку и пилят ее на дрова. Женя, он постарше, уже помогает им, складывает, убирает сучья. Мы вдвоем, игрушек никаких нет, нам скучно, на улицу не пускают, холодно, да и не в чем. Перед нами плита, а в ней две дырки для кастрюль, которые закрываются кружками по мере надобности. Мать перед этим только что побелила печь и вымыла плиту и эти кружки – все сохнет. Нас заинтересовали эти дырки в плите, и мы решили поиграть в телефон. Засунули в них головы и через печку переговариваемся. Надоело, я свободно вытащила свою голову. Моя дырка была побольше, а Митя застрял, уши не дают ему вытащить голову, я его тащить, ему больно и страшно, он ревет, перепугались. Выскочила я на улицу, как была босиком ору, пляшу на снегу сказать со страху ничего не могу. Мать с бабушкой перепуганные в дом, а там Митя торчит в печке вниз головой и орет. Мать сразу поняла, в чем дело, выхватила из печки плиту вместе с Митей, и усадили его на стул с плитой на шее. Заставила бабушку с Женей держать ее с двух сторон, а сама побежала искать деда Егора, нашего соседа, единственного мужчину в нашем поселении. Тот прибежал, не помню, что он делал, только снял он плиту с Мити, освободил ребенка. Долго у него была синяя шея и болела. Поиграли малыши.