Благодаря отличной памяти учёба мне давалась легко. Достаточно было внимательно послушать урок, чтобы затем легко выполнить все задания. Бывали периоды, когда я на учёбу забивал. Но к концу четверти легко отыгрывал все утраченные позиции. Я рос живым и крайне любопытным ребенком, не вписывающимся в традиционные параметры прилежного ученика и тем более образцового пионера. С раннего детства взрослые пытались меня подогнать под общепринятые рамки. Лупить ремнём начали в полтора года. Отец как-то сказал: «Хватит с ним разговаривать, пора бить начинать». И выпорол меня. За что был тот первый раз, уже никто не помнит. По мере моего взросления наказания учащались: не выучил уроки, не помыл посуду, поздно пришёл, задавал слишком много вопросов учителю — поводов было хоть отбавляй. Единственный период без отцовского ремня — время, когда мы жили у маминых родителей. Отец деда уважал. И побаивался проявлять при нём свои не самые лучшие качества.
Жизнь в Краснознаменке началась бодро. Но постепенно атмосфера в семье ухудшалась: отец всё чаще приходил домой не в духе, мама, работая на полторы ставки учителем математики, допоздна задерживалась в школе, затем дома до полуночи проверяла тетради. Скандалы, как правило, начинались с мелочей. Но так как ни мама, ни папа не хотели уступать друг другу, ссоры разрастались до непрекращающегося ора и могли длиться часами. Этот непрекращающийся ор стал обычным явлением в нашей семье. Самым ужасным временем суток для меня были утро и вечер. Утро всегда начиналось с ругани. Папа, собираясь на работу, начинал кричать, если чего-то не мог найти, мама тоже кричала в ответ. Я всегда в такие моменты испытывал сильное внутреннее напряжение, ожидая, от кого и за что мне прилетит на этот раз. Вечером, когда отец приходил с работы, я обычно мыл посуду или полы. Как только слышались его шаги, у меня всё сжималось внутри. Я знал, что сейчас он поест и будет меня бить. Иногда проносило. И отец, поужинав, молча шёл смотреть телевизор, а затем спать. Иногда — нет. В первое время я лихорадочно перебирал в голове варианты — за что сегодня может прилететь, пытаясь продумать варианты защиты. Но быстро поняв, что никакие аргументы от наказания не спасут, обречённо ждал. С одним желанием: если экзекуция неизбежна, пусть она поскорей начнётся.
— Дневник неси!
— Вот.
— Почему не записаны домашние задания?!
— Забыл. Пап, я щас, быстро позвоню Серёге или Тане, они мне скажут, и я запишу!
— Ах ты забыл?! Забыл?! Ах ты ж скотина! Ты когда научишься не забывать?! А?! Я тебя спрашиваю! Неси ремень!
— Папа, не надо! Пожалуйста! Я больше не буду! — начинал я его уговаривать сквозь слёзы.
— Неси ремень, я тебе сказал! Забыл он! Скотина! Подонок! Выродок!
В этот момент я начинал плакать и умолять его не бить, но он уже не мог остановиться и, приговаривая на ходу: «Где ремень, где ремень, где ремень», шёл в свою комнату, находил ремень и начинал меня бить. Часто до исступления, пока не уставал.
— Ты у меня синий будешь, — часто говорил он.
И я действительно постоянно ходил с синяками. При этом долгое время не испытывал к отцу обиды, злости, а тем более ненависти. Только боль, страх… И любовь. В те редкие моменты, когда он был в хорошем настроении и брал меня на рыбалку или звал что-то вместе поделать по дому, я был счастлив. И мечтал только об одном — чтобы такие моменты никогда не заканчивались. Но проходило время, и отец снова погружался в бездну своих страхов, травм и комплексов, которые вынуждали его превращать свою и наши жизни в ад.
Глава 7. Учительница
Учителя Краснознаменской средней школы быстро вычислили слабое место в безупречном образе моей мамы и всей моей семьи. Молодая красавица, учитель математики старших классов мгновенно завоевала уважение учеников, внимание коллег-мужчин и стала объектом зависти всего женского коллектива. Поняв через какое-то время, что из принципиальных соображений ни мама, ни папа, который также делал стремительную партийную карьеру, никогда не встанут на сторону своих детей, женская часть учительского коллектива стала с нарастающей частотой давить на эту кнопку.
Мама рассказывала, что к концу первого учебного года на переменах она входила в учительскую как на Голгофу.
— Ваш Дима опоздал на урок.
— Ваш Дима разговаривал.
— Ваш Дима бегал по коридору во время перемены.
— Ваш Дима… ваш Дима… ваш Дима…
Мама каждый раз терпеливо обещала со мной поговорить и разобраться.
Ловила меня на переменах, просила быть самым прилежным учеником. Когда решала, что я не прислушиваюсь к её просьбам, рассказывала отцу. Он меня воспитывал ремнём. Иногда, когда мне особенно сильно доставалось, я показывал свои синяки одноклассникам, те рассказывали обо мне другим ученикам, постепенно эта информация дошла до учителей, и скоро вся школа знала, что меня лупят дома за малейшую провинность. В учительской во время перемен к маме выстраивалась очередь из желающих сообщить о моих проступках.
Дальше всех пошла классная руководительница — Евгения Тихоновна. Всегда спокойная, полная женщина, мать двоих сыновей, любила приходить к нам домой в то время, когда там был отец. Чтобы лично убедить его в том, что я позорю его честное имя. Затем наблюдала, как он меня избивает. Убедившись, что цель достигнута, вежливо прощалась и уходила домой.
Во время одного из таких визитов она присела напротив отца за обеденный стол и, как обычно, начала:
— Дима сегодня на уроке биологии разобрал автоматическую шариковую ручку так, что она разлетелась по всему классу. Сорвал урок.
— Хорошо, я с ним разберусь, — говорит отец, продолжая есть борщ.
— Снова бегал как угорелый на перемене.
— Угу, я всыплю ему, — откусывая кусок хлеба, произносит отец.
— Прогулял географию.
— Вот гадёныш! Я разберусь с ним! — сказал отец, продолжая есть.
Я стоял в дверном проёме кухни и молча слушал. Учительница говорила правду. Всё внутри привычно сжалось от страха, резко захотелось в туалет. Я терпеливо ждал, когда отец начнёт привычную процедуру. Но он почему-то не начинал. Евгения Тихоновна, видя, что отец в этот раз как-то не заводится, продолжила:
— Он, когда бегал на перемене, толкнул девочку из младших классов.
Я в недоумении посмотрел на неё: «Какую девочку?»
— Ей стало плохо, мы уже думали скорую вызывать, — продолжала она.
— Какую девочку? Зачем вы обманываете?! Папа, это неправда! Она врёт! — не выдержав, закричал я во весь голос.
— Ты как с учительницей разговариваешь! — взорвался отец. — Ну всё!
Он вскакивает из-за стола.
— Ублюдок! Выродок! Скотина! — кричит отец и, схватив меня за волосы, тащит в зал.
— Папа, не надо! Умоляю, пожалуйста! Не надо! Это неправда! — зарыдал я от обиды и бессилия, понимая, что мои крики и мольбы ничего для него не значат. Дотащив меня до дивана и швырнув на него животом вниз, с криками «Убить не убью, но инвалида из тебя сделаю!» отец принялся бить меня кулаком по спине. После нескольких тяжёлых ударов потемнело в глазах. Я стал звать на помощь. Меня спасло, что в этот момент в дом зашла мама со своей подругой. Не без труда им удалось оттащить от меня отца. Сквозь мутную пелену я увидел Евгению Тихоновну. Она невозмутимо смотрела мне прямо в глаза. Спокойно вздохнув, как всегда вежливо она попрощалась и пошла домой, к своей семье.
Я быстро отошёл: боль в спине через пару часов прекратилась, и я смог продолжить заниматься домашними делами.
На следующий день был выходной, я вышел во двор и, почувствовав резкую боль в области поясницы, потерял сознание. Очнувшись, добрался до своей кровати и стал звать маму.
— Мама, мне плохо, голова кружится, — слабым голосом произнёс я, когда она зашла.
В следующий час температура поднялась до 40 °С.
Папа поначалу не верил, говорил, чтобы я не симулировал и чтобы мама перестала заниматься ерундой, пытаясь сбить у меня температуру. Но, посмотрев на градусник, он всё-таки поверил и вызвал неотложку. Когда скорая приехала, он помог меня вынести и попросил врачей, чтобы те внимательно осмотрели мои почки.
— Они у него что-то слабые, — сказал папа, когда врачи закрывали за мной задние дверцы машины. Пока меня несли на носилках, я смотрел на него. Никогда не видел отца таким растерянным. Я чувствовал, что он искренне переживал за меня, и от этого стало очень хорошо на душе. Папа всё равно меня любит, понял я.