Надпись на заборе гласила “Кто ответит?”, недалеко от Егора один из товарищей по фан-клубу рисовал на таком же заборе фразу “Не простим”. Парни, молча, переглянулись, товарищ спрятал лицо за красным фанатским шарфом и, молча, скрылся в потоке людей.
Никакой организации не было в помине. За несколько дней до акции выяснилось, что власти сбор согласовывать не собираются, Егор даже думал, что отменят все до лучших времен, например, на 40 дней после убийства или даже на “через год”, но активизировались новостные порталы, место и время акции разнеслось по блогам, сопровождаемые короткими инструкциями. Молчать. Флагами не размахивать. Это народный сход.
Сам Егор опоздал, явился не к полудню, а к 12:15, когда на бульваре было уже не протолкнуться. От неразговорчивых, мрачных девушек, стоявших рядом с метро “Водный стадион” удалось узнать, что уже в 11:45 Кронштадтский бульвар кишил молодежью. Найти своих оказалось нетрудно, вереница фанатов растянулась почти по всему бульвару, они несли красные шарфы и гвоздики, чтобы возложить на место, где убивали тезку. Откуда-то сбоку донеслось “добивали”, Егор разницу между понятиями знал.
Мимо пронеслись “конники” из доблестной милиции, с лицами, на которых читалась озадаченность. Российские правоохранительные органы всегда готовятся к худшему, когда это касается массовых контактов с защищаемым ими народом, а тут такая толпа и почти все МОЛЧАТ.
Никакого хулиганства не планировалось, по-другому Егора бы предупредили. Была только просьба сделать надписи “по пути”, чем он и продолжил бы заниматься, если бы не чертов “паленый” баллон. Осознавая свою бесполезность, парень в молчании шел по бульвару к месту сбора, где уже росла гора из цветов рядом с заботливо оставленной кем-то фотографией убитого.
— Уроды… — рыдала рядом с Егором какая-то девочка, лет 14 на вид. — Такого парня не стало.
— А ты его знала? — тихо спросил он.
— Н… нет, — девочка запнулась, подавившись слезами, однако посмотрела на него очень серьезно. — Просто как представлю, что это мог бы быть мой брат. Или, допустим, ты.
— А я-то тут причем? — отшатнулся Егор.
— Он просто такси ловил, чтобы по своим делам ехать, можно сказать мимо шел, — пояснила малолетка. — А тебя я теперь узнаю, если вдруг убьют.
Желания умирать у Егора не было, однако он сомневался, что народный сход хоть как-то увеличит его шансы на выживание в этой стране. Правительство любого государства считает своим долгом сочувственно покивать при виде толп молодых людей, молча идущих на чью-то могилу, но на этом их долг заканчивается. Случись завтра то же самое с самим Егором или, может, с малолеткой, которая сейчас обогнала его, продолжая реветь, придет ли к месту убийства какой-нибудь премьер министр, падая на колени и ударяя себя кулаком в грудь? Пожалуй, что нет. К тезке же не пришел, а убитый — куда лучше самого Егора, вроде, нормальный был парень.
К шествию постепенно примешивались местные жители — праздно шатающиеся алконавты, случайные прохожие и даже несколько мамочек с колясками, насторожено жавшихся по краю процессии. Большинство, заметив новостные камеры, появившиеся, как всегда, из ниоткуда (Егор даже не понял, давно ли их снимают), отворачивалось и вжимало голову в плечи. Полученная русскими людьми свобода собраний для некоторых еще со времен СССР прочно осталась чужеродной.
Внезапно, прямо навстречу объективам “вынырнула” взъерошенная тетка в светлом, застиранном пальто, с ребенком наперевес и горящими глазами. Оглядываясь на проходящую мимо молчаливую толпу, она затопталась на месте перед носами у репортеров, призывно косясь в их сторону. Журналисты её активность проигнорировали, тихо снимая процессию со стороны.
— Такие молодцы ребята, за всю страну скорбь выражают, — не дождавшись реакции, проникновенно завела тетка. Репортеры очнулись от гипноза, навеянного картиной шествия, обернувшись к местной жительнице. — Мы так мало внимания уделяем нашим детям, а ведь стоило бы их оберегать и защищать. Теперь вот мальчик погиб, а наше правительство, возможно, очнется и…
На плечо толкающей речь дамы легла тяжелая рука. Взрослый мужчина в фанатском шарфе, сняв с головы кепку и обнажив лысый череп, серьезно посмотрел говорившей в глаза на несколько секунд.
— Замолчите, женщина, — наконец, произнес он. — Не надо вот этого вот. Идите лучше домой.