Здесь нет тех здоровых от рождения крестьян, которым несколько поколений оставляли в наследство вести прочное хозяйство, дома, землю, скот и поля, веками обрабатываемые, а главное — здоровье. Здесь девственная почва, которую надо очищать от диких трав, выкорчевывать камни, сушить болота и строить без конца. А мужицкого здоровья мы им не передали, нашим детям.
Мы были на уроке арифметики у Цви, также на уроке Библии и иврита. Наш внук ни в чем не сплошал, хотя присутствие гостей его немного смущало. Потом он собирал снопы, приготовляясь к празднику «бикурим» (Шовуот). Дети сами косили, жали, было чудесно.
Вечером смотрели фильм, сидели на зеленой лужайке, перед «домом культуры», где читальня и библиотека, на маленьких скамеечках, которые мы принесли себе из комнаты.
Дети нам уступили свою комнату, а сами спали где-то, как мы это называем, «у чужих жен и мужей». <(Ноnу soit, qui mal у pense![917])>
Рине мы привезли гармошку из нейлона, а Цви — книги и старое перо дедушки.
Выстроилась еще новая улица домов, с прекрасными лужайками, цветами вокруг, с шезлонгами на веранде, и завелся новый обычай пить кофе или чай в своей собственной комнате, а не в общей столовой, особенно, когда гости. Позволена электрическая плата или чайник или электро-вилка[918], но не больше одного электроприбора на комнату.
И когда вечером после душа вся семья собирается на веранде при лампочке и с низким столиком для чаепития, напоминает русские дачи.
Мне показали их реформированную кухню: есть новые котлы на паре и на электричестве, сковороды величиной с добрый квадратный метр, затем новые детские дома, новый спортивный зал на 1000 человек, пруд для плавания. Все дети учатся плавать, и есть такие храбрецы, которые не боятся падать несколько саженей вниз головой. Также наш Цви, который раньше купался с маленькими в детском бассейне, теперь бросается с деревянных площадок вниз головой. У меня захватывало дыхание, когда я смотрела на эту акробатику и ждала, чтобы его головенка показалась над водой. Но наши дети говорят, что «хакол бседер», нечего бояться.
Вернулись мы на этот раз из кибуца очень довольные посещением и детьми.
Мы были в «Габима» на «Святом Пламени»[919] с Ровиной, одна из лучших ее ролей. Я вижу эту пьесу уже не в первый раз, и каждый раз нахожу в ней новые черточки. Странно, что каждый раз, когда я хожу в театр, я бы нашла для Ровиной новые роли: Орлеанская дева, леди Макбет, Орленок, Гамлет. И я уверена, что если бы она была в коллективе, она бы играла все эти роли <и Анну Каренину, и Dame aux Camélias[920] тоже>.
Открылся новый молодой театр: Камерный, очень живой и веселый.
Теперь часто устраивают концерты в амфитеатре Рамат-Гана, на воздухе, это очень приятно. Также большой пруд вносит много жизни в этот пригород, есть сады и парки, миниатюрные, но очень милые.
30.5.47
Я читаю книгу Крама «За шелковой завесой»[921]. Как все подобные книги, где люди проявляют гуманное отношение к нам и замолвливают доброе слово за нас, евреев, эта книга меня растрогала. Я не могу читать романы, но отчет комиссий, отчет о беженцах, пароходах, страданиях евреев и о наших успехах здесь, которые нам дались такими трудностями (потом и кровью наших детей, моими подписанными и позже выплаченными векселями, кровью наших солдат) — это то единственное, что занимает мысли, и если есть такая добрая книга, она волнует меня до слез.
Не весь мир еще превратился в троглодитов, в гитлеро-мутизм. Для магометан война почему-то всегда была Священной. Крестоносцы уничтожили во время своих походов тысячи людей — а каков результат? Что они создали на Востоке? Где их достижения? Рыцари возвратились с войны, увенчанные славой, а страна, ими завоеванная, оставалась пустынной, бедной, ее земля — необработанной. Мы же не объявляли никаких священных войн, мы покупали за свои деньги землю и в пятьдесят лет создали оазис.
6.6.47
Я прочла Дюгамеля «Дневник Салавена»[922]. В наш благородный век (или века) святость идентифицируется с сумасшествием. Идея это не новая, уже Достоевский своего Мышкина назвал «Идиотом». Салавен получает в конце манию, что Бог помирился с Сатаной. Такой же вывод приблизительно в романе Найта[923] — его герой контужен на войне, и поэтому его считают ненормальным. Он говорит против течения. Но герой Найта — фашист, каких в Англии, по-видимому, немало. Андреевский «Отец Фивейский», гариновский «Красный смех», Вассермана «Христиан Ваниаффе», «Идиот» Келлермана[924] — повсюду та же идея. Добро так редко и выходит за пределы нормального, так что герои — сумасшедшие. Иногда все-таки слышится голос совести и в наше время: Крам, Морисон, Ирвинг Стоун, Лаудермильк. Спасибо и на этом!
917
Да устыдится тот, кто об этом подумает плохо (
919
Пьеса Сомерсета Моэма «Святое пламя» (The Sacred Flame; 1928), где Ровина играла мать героя.
921
Бартли Крам (Crum; 1900–1959), американский юрист, член Англо-Американской комиссии по Палестине, написал книгу «За шелковой завесой: частная оценка англо-американской дипломатии в Палестине и на Ближнем Востоке» (Behind the Silken Curtain: a Personal Account of Anglo-American Diplomacy in Palestine and the Middle East; 1947).
922
Жорж Дюамель (Duhamel; 1884–1966), французский прозаик, поэт, драматург, литературный критик; лауреат Гонкуровской премии (1918), автор пяти романов из цикла о Салавене («Полуночная исповедь», «Двое», «Дневник Салавена», «Клуб на улице де Лионнэ», «Игры и утехи», 1920–1932).
923
Максвелл Найт (Knight; 1900–1968), английский разведчик и контрразведчик, натуралист, писатель. Один из первых английских фашистов. Автор двух детективных романов. Прообраз Джеймса Бонда.
924
Повесть Леонида Андреева (1871–1919) «Жизнь Василия Фивейского» рассказывает о священнике, который отказался от сана, а его же рассказ «Красный смех» — об ужасах войны (под влиянием Русско-японской войны). Мемуаристка ошиблась, называя автора. Ранний роман «Идиот» (1909) немецкого писателя Бернгарда Келлермана (1879–1951) написан под влиянием одноименного романа Ф. Достоевского.