В то лето в Москве я пристрастилась к картинным галереям и выставкам. Картина Ге «Что есть истина?», где окровавленного Христа ведут на Голгофу[109], произвела на меня сильное впечатление. — Что есть истина?
После музыки картины были вторым моим сильным увлечением. Я выезжала одна или в сопровождении одной из тетушек в Москву, мы гуляли по Воробьевым горам, на берегу Москвы-реки, посещали дворцы, дворец Михаила Федоровича Романова, Третьяковскую галерею, Галерею Щукина и др. Картины Репина — «Иван Грозный», Бастьена Лепажа (в деревне)[110], друга Марии Башкирцевой, и многое другое, чего я до того не видела, хотя долго жила в Москве, и что я показывала моим тетушкам в первый раз, — давало новое содержание нашей жизни.
Под конец лета, когда нужно было вернуться домой в Вильну, я приняла решение, которое было настоящим сальто-мортале в то время: я решила выступить из гимназии с ее рутиной, уроками и мелкобуржуазным укладом жизни, как это называлось, и начать «экстерничать» — сдавать экзамены при мужской гимназии за восемь классов, чтобы поступить без задержек и промедления в университет.
Мои родители были очень против этого решения, мама видела, что я схожу с «прямой дороги» и никогда не кончу среднего учебного заведения. Отец считал, что это будет стоить в три раза дороже, чем самая дорогая гимназия. Но я настояла на своем и седьмой класс провела дома.
В то время было очень строгое и антисемитическое отношение в гимназиях и к экстернам. Это было время министров Шварца и Кассо[111]. Процентная норма была не только введена в гимназии, но и в экзамены вне гимназии: в каждом еврее видели бунтаря, подозрительного революционера, готового на террор, и способных евреев не хотели допускать ни в какие свободные профессии. Только взрослые, не прошедшие почему-либо регулярной школы юноши или кандидаты заграничных университетов решались экстерничать. Особенно способные еврейские мальчики из провинции, которые убежали из набожных домов, чтобы на медные гроши закончить свое образование в большом городе, — все эти элементы решались пойти к экзаменам на аттестат зрелости. Девушек почти не было, и я была одна из очень немногих. Экзамены действительно были «испытанием», но я прилежно взялась за математику, физику, тригонометрию, космографию, словесность и латынь по программе мужской гимназии.
Я взяла себе двух учителей, одного по реальным, другого по гуманитарным предметам. Кроме того, я продолжала свои занятия музыкой и языками. Кроме расходов, которые я наложила на отца, его еще огорчал мой плохой вид, худоба, бледность, покашливание, он всячески старался помочь мне поправиться, давал деньги на фрукты и сладости, чем я злоупотребляла. Отсутствие школы дало мне много свободного времени, и я начала запоем читать.
Я перестала гулять утром и после обеда и только иногда вечером выходила с подругами в театр или на концерт. Я стала надевать более длинное платье, и в 15 лет мне можно было бы дать все 18. Я завела знакомства среди студентов и курсисток или тех же экстернов. Некоторым было по 35 лет, но у нас были общие интересы; от своих подруг я все больше отходила: гимназистки, девчонки — вот чем были они в моих глазах.
Я читала Роверта Овена, Ницше, «Историю земли» Неймара, Бокля, Смайльса, Спенсера,[112] не говоря уж о русских классиках и критиках, таких как Добролюбов, Чернышевский, Белинский и Писарев. Я выписывала русские журналы и с нетерпением дожидалась каждого нового номера. Мама окончательно потеряла контроль над моим чтением. Раньше, бывало, я с ней делилась прочитанным, теперь это вышло за пределы наших общих интересов. С учителями я читала Гете и Шиллера, Лессинга, а в моей комнате была большая библиотека сыновей мачехи, и там были все французские классики, Золя и Мопассан в том числе.
В 16 лет из всех партийных товарищей я ближе всех подошла к сионистам. Создать Еврейское Государство, быть народом, как все, не терпеть больше унижения голуса, черты оседлости, процентной нормы, иметь свой язык, культуру, перестать быть жидами, быть гордой еврейской нацией — все это было слишком красиво, если бы было возможно. Две тысячи лет отделяли нас от этого сна наяву, и мои сомнения были так же сильны, как стремление к этому идеалу.
Стали ли мы сильнее в рассеянии? Не остались ли бы мы маленьким азиатским народцем, если бы остались на своей земле? Или наоборот, нормальная жизнь превратила бы нас за эти две тысячи лет в сильную нацию, империю? Кто знает? Здесь мы только изгои, инородцы, подобные цыганам.
109
Мемуаристка ошиблась: картина русского художника, близкого Л. Н. Толстому, Н. Н. Ге (1831–1894) «Что есть истина?» (1890) изображает Иисуса и Пилата. Картины «Несение креста» у Ге нет. Возможно, она имеет в виду большое неоконченное полотно «Голгофа» (1893).
110
Ж. Бастьен-Лепаж (1848–1884), французский живописец, изображал жизнь крестьян. В Москве выставлена его картина «Деревенская любовь» (1882) в Музее изящных искусств (ныне Музее им. А. С. Пушкина).
111
А. Н. Шварц (1848–1915), филолог-классик, министр народного просвещения России в 1908–1910 гг. Л. А. Кассо (1865–1914), юрист, государственный деятель, министр народного просвещения России в 1910–1914 гг., провел антилиберальные реформы в сфере школьного и высшего образования.
112
Р. Овен (Оуэн; 1771–1858), английский философ, педагог и социалист, из первых социальных реформаторов XIX в. Ф. В. Ницше (1844–1900), немецкий философ и литератор, создатель философско-этической системы, оказавшей большое влияние на европейскую мысль. «История земли» М. Неймара — фундаментальный труд по естествознанию (рус. пер. с нем. 1892). Г. Т. Бокль (1821–1862), английский историк; в России в XIX в. издавались почти все его сочинения, в т. ч. «Женщина и ее влияние на мужчин» (1901). С. Смайльс (1816–1904), английский писатель, врач; в России в XIX в. перевели многие его популярно-морализаторские сочинения, написанные на основе житейского опыта. Г. Спенсер (1820–1903), английский философ и социолог, популярный в конце XIX в.