Потом он отобрал у Жанно позаимствованный у Дороты наган и, покровительственно похлопав партизана по плечу, сказал:
— Желаю тебе таких же успехов в лесу. Там за подобные штучки — пуля в лоб. На языке военной прокуратуры это называется «трусость перед лицом врага». Ты мне голову не морочь, не оправдывайся. Я тебе этого фрица, как хорошая охотничья собака, поднял. И психологически ситуация была что надо. Подумай сам: немец начал нервничать, когда к нему скорым шагом приблизился молодой человек, но молодой человек не стал стрелять, а, улыбнувшись, попросил прикурить, только и всего. Танкист втайне вздохнул с облегчением. И тут ты приставляешь ему к почкам наган. Эффект обеспечен. Добыча сама шла тебе в руки, а получился «пшик».
— Эх ты, ковбой задрипанный… — проговорил Ясь Кроне и, раздвинув в улыбке толстые щеки, показал крупные зубы. Он вылил воду из пивной бутылки — своей палицы. Бутылка была не нужна, боевую тревогу отменили.
XVIII
— Познакомьтесь. Это товарищ Казик, а это Бартек и Юрек, руководители той секции, о которой ты уже знаешь… Ну, мне пора, желаю успеха.
На Казике было потрепанное пальто, невзрачная шляпа. Его худое, застывшее от постоянного внутреннего напряжения лицо время от времени сводило судорогой. Было похоже, будто он сдерживает зевоту. Он был неразговорчив и только в квартире Яся Кроне немного оттаял. Он просил сообщить, как возникла секция и какая проводится работа.
— А вы как думаете? — спрашивал он, как учитель, указывая пальцем на Яцека Шерментовского, и внимательно выслушивал ответы.
— Вы с товарищем согласны? — спросил он у Яся Кроне, который носил теперь кличку Суковатый.
— Почему вам кажется, что он преувеличивает, говоря, что вы были не активны?
«Ох, и хитер, до чего же хитер!» — восхищался Юрек.
Казик как из рога изобилия сыпал политическими новостями, разъяснял положение на фронтах и опять задавал вопросы, которые неизменно начинались с «Как вы думаете…».
«Как вы думаете?» — повторял он, и становилось ясно, что он сам ищет ответа на свой вопрос. Вдруг, словно фокусник, достал пистолет, предусмотрительно разрядил его и пустил по кругу, говоря: «Пусть каждый разберет и соберет». Он с той же дотошностью следил за движениями пальцев, что и за ходом мыслей, без лишних слов попрощался и договорился со Стахом встретиться на явке. Велел ему прийти с оружием.
В отношениях с молодежью он был неизменно суров. Другим они его никогда не видели. Его сухое лицо было всегда напряжено, и даже нервный тик не нарушал этого впечатления. Ребята так и не узнали, какая горячая любовь и ненависть скрывается под маской напускной суровости. Только самые близкие, немногочисленные товарищи по-настоящему знали этого человека.
Один советский солдат мне как-то рассказывал, что провел три года в одной землянке, в одном окопе, за одним костром, плечом к плечу в походах и в атаке с офицером из Ленинграда. И только в день окончания войны узнал, что лейтенант Глеб Иванович — художник, что у него есть жена и ребенок, что он работает в Эрмитаже и тоскует по Тициану и Рубенсу.
Некоторые насекомые, оказавшись в неблагоприятных условиях, высыхают, а потом, иногда даже через много лет, оживают снова.
Так бывало и с людьми — они заковывали себя в непроницаемый панцирь молчания, обрекали на отмирание ненужные части души, и, когда им это удавалось, на их лицах не появлялось больше улыбки.
— Ты должен сделать из своих троих ребят хороших, сознательных бойцов и активистов. Понимаешь, как это ответственно? И эту ответственность с тебя никто не снимет. Наоборот, может быть, завтра ты уже будешь отвечать за двадцать человек, а через месяц — за молодежную организацию в целом районе.
Казик шел рядом со Стахом и, заглядывая ему в глаза, продолжал говорить:
— Сегодня мы должны разоружить веркшуца. Если это удастся, к вашему «вису» прибавится штурмовой маузер. Это будет началом. А потом к вам придет толковый командир и поведет вас на первые серьезные операции. Вы пустите под откос первый поезд. Подорвете мост. А потом ты уже сам будешь руководить операцией вместе с предварительной разведкой и всеми подготовительными работами. Будешь командовать взводом, ротой… Пока ты только слушаешь доклады и читаешь нашу литературу, а придет время — сам будешь открывать людям глаза, станешь агитатором… Но если при этом ты будешь думать, что завтра тебя настигнет пуля, то ничего не добьешься, запутаешься, пойдешь на компромисс с самим собой перед лицом неотвратимой смерти и отпадешь от движения. Мне говорил о тебе Стройный. Ты должен учиться. Ты думаешь, что после войны тебе за заслуги дадут пенсию и ты будешь, как дойную корову, доить свое прошлое и беззаботно попивать молочко? Ты ни на минуту не должен забывать о послевоенных временах, ни ты, ни твои люди. После войны одной только чистой совести будет мало.
Стах шел молча и думал о будущем. Казик раздвинул завесу тумана, скрывавшую великую реку времени, и перед ним все шире, точно круги на воде, раздвигались сверкающие горизонты.
Они благополучно разминулись с жандармским патрулем. Из-под металлических козырьков надвинутых на глаза шлемов на них устремились сверлящие взгляды. В такие минуты отчетливо ощущаешь свою спину. Может быть, начальника патруля ввело в заблуждение мешковатое парусиновое пальто Стаха, плохонькая курточка и невзрачный вид Казика. Оккупационный аминь «Hände hoch!» на этот раз не прозвучал. Зато его услышал веркшуц в сторожке фабрики насосов. Они, как барана, связали его телефонной проволокой и оставили на полу в конторе, захлопнув наглухо железные двери.
Это был удачный день.
Все собрались на квартире у Дороты, чтобы детально обсудить подготовку к празднику Первого мая. Мероприятия были рассчитаны не на одни день. Напротив, как показала практика массового распространения партийной и молодежной печати, разбрасывание газет и листовок в разных частях города, в рабочих районах, у ворот фабрик к концу смены, на людных трамвайных остановках, подсовывание в почтовые ящики и под двери, упорное и неустанное нашпиговывание города словами, несущими правду, — это, и только это, давало ощутимые результаты. «О нас знают, о нас говорят», — такой вывод был сделан после нескольких недель упорной работы. Город вбирал в себя пропагандистскую литературу, но возлагать надежды только на нее — значило бы пытаться разжечь паровозную топку клочком бумаги. Успех агитации решал Восточный фронт, названия русских городов, освобождаемых от немцев. Успех агитации решала Красная Армия: «Моряки и летчики, солдаты пехотных и бронетанковых войск, офицеры, старшины и рядовые», — как говорило московское радио, передавая сводки и приказы. Агитировал весь советский народ.
Помогали агитировать и сами немцы, демонстрируя законченный образец фашистского государства. Образец, до тонкости отработанный в деталях.
Первое мая решено было отметить достойно.
Ребята входили в тесную кухню маленькой квартирки в доме на Коле, где жили служащие и рабочие, имеющие постоянный заработок. За кухней — комнатка, наполненная шумом. Мать Дороты перестилала постель. Крахмальные полотнища простыней порхали в полутьме, ложились на стол, на котором рядом со стопкой белья чернел прямоугольник наборной рамы нового номера газеты. Одна половина стола сияла белизной, другая отсвечивала жирным блеском черной типографской краски. Этот контраст заставил Юрека на минуту задуматься, он вообще был склонен к умозрительным наблюдениям. Он любил сопоставлять будничное с необычным.