Вы расспрашивали меня про людей, свершивших подвиги. Что касается героев, то каждый защитник Сталинграда — герой, где бы он ни находился. Гибли люди везде: и в окопах, и на берегу Волги, где были переправы, и в хозподразделениях… Всюду проявляли героизм. Я это пишу Вам, потому что сам все пережил. До Сталинграда и после него прошел много боев. Был ранен и контужен пять раз, но Сталинградское сражение никогда не забуду… И я горжусь, что моей родной 284 дивизии и лично мне в ее рядах выпала такая честь в тяжелое, время для нашей Родины стоять на самом ее остром рубеже.
Может быть, что не так я пишу, но Вы простите меня. Вспоминая, очень сильно волнуюсь. Пошел мне шестидесятый год, последний год моей работы… Я тружусь в школе уже двадцать семь лет. Своим ученикам много рассказываю о боях и особенно про Сталинград. Слушатели у меня благодарные. Они сами будущие солдаты, и, попадая в ряды Советской Армии, многие мои воспитанники становятся отличниками боевой и политической подготовки. Немало моих учеников окончили военные училища и посвятили свою жизнь армии. Да и мои сыновья прошли через нее. Двое уже отслужили отличниками в армии, а последний, Александр, как я Вам рассказывал, служит второй год на границе, и тоже о нем хорошие отзывы командования.
Может быть, Вам доведется кого встретить из нашей дивизии или 1047 стрелкового полка и родного 1-го батальона. Хотя и давнее время, но передайте от меня моим боевым друзьям самый горячий привет. Кланяйтесь им низко. Все же я надеюсь, Что в ближайшее время Вы побываете на моей родине. Здесь новый город шахтеров… Вам будет хороший материал. Сочетая его с тем, что я Вам говорил в Москве и пишу в письмах, Вы можете написать про моих земляков. Так что, я ожидаю Вас, будете любимым гостем.
Вы тоже пережили немало в Сталинграде, и мы все, кто там был в это тяжелое время, считаемся сталинградцами. Мы все, как братья.
Затем до свидания, крепко жму Вашу руку и желаю всего хорошего в жизни и в Вашем творческом труде.
Вот, пожалуй, и все о нашей встрече и переписке с бывшим командиром роты, сельским учителем, который заканчивает свой трудовой путь.
Доброго Вам здоровья, Иван Порфирьевич, Я обязательно побываю в вашем Старобине.
В МЕШКЕ
— А со мной на фронте приключилась такая штука, что прямо совестно и рассказывать. Хоть и медаль «За отвагу» я тогда получил, а все же как-то неловко вспоминать… Да я не вспоминаю почти никогда. Это уж так сегодня расчувствовался. Да и давно это было, почитай, двадцать годов, где двадцать? Больше…
Мы сидим в шумном дворе уральской угольной шахты «Буланаш-4», каких все меньше остается в этих краях. Запасы угля или руды «вырабатываются», и шахты перестают существовать.
За невысокими, размытыми осенними дождями терриконами прячется горняцкий поселок. Его называют именем этой шахты.
Мой собеседник, рабочий подземных путей Сергей Михайлович Назаров, говорит, мягко окая и чуточку растягивая фразы, точно ощупывает каждое слово:
— Воевал я на Волге, и в Центральной России, и в Прибалтике, и через всю Германию прошел: всякие случаи происходили, в одном только Сталинграде такое было, что целую книгу с меня можно написать. Ну а это же прямо курьез вышел.
Сергей Михайлович умолкает, трет свои короткие, навсегда согнутые работой пальцы с въевшимися точками угольной пыли. Видно, что и сейчас, по прошествии стольких лет, его сильно волнует то, о чем он собирается рассказать. Даже лицо, темно-коричневое, со следами все той же угольной пыли, заметно бледнеет.
— Находилась наша часть тогда под Ленинградом. Готовились к прорыву блокады, и такие суматошные дни стояли, что потом, сколько я ни воевал, а таких, кажется, не было. А может быть, это для нас, связистов, небо с овчинку казалось… Гоняли нас, как смоленых зайцев. Только придешь с линии, а тебя опять посылают. Кипятку кружку да сухарь на ходу проглотишь — и опять на мороз. Не спал я на этот раз суток трое, а может, и больше. Только пришел с задания, а наш командир уже разыскивает меня.
«Сережа, надо идти, на линии опять обрыв где-то», — говорит он. Обычно обращается: «сержант Назаров», а тут по имени ко мне… Значит, это уже больше чем приказ!
Что ж, беру солдата Петра Чугунова и иду. Вышли из блиндажа, а меня так с ног и валит. Такой дурной сон напал, что прямо клонит к земле. А валюсь еще и потому, что недоедали мы. Он тоже еле ногами перебирает. Такой же доходной, как и я. Нашли мы обрыв, соединили, и чувствую я, что вот сейчас если я под этой сосной хоть десяток минут не посплю, не смогу дойти назад. А идти нам километра четыре. Я и говорю Петру: