Ящерица прогрызла ход под дом мой,в песок ушла жить,дом красивый, красный, под желтыми облакамикрасуется наличниками и кровлей резными.
Ящерица зеленая, на лапках по пяти крючков после пальцев,под стеклом увеличительным, громадным, страшнымпальчики растут, как овраг.Человек показывает пальчики чужие (ящеркины) сквозь стекло.
Ящерица тело свое прячет в хвост,потеряла она хвост —не страшно,душа ящерки хвосту не принадлежит;пусть человек наступит на ящерку —человек смышлен,от того медлен —не наступить на ящерку.На хвост стопа встала —тело пусть бежит в Землю,ящерка в нору бежит.
Ящерку задушит доктор,наблюдатель-доктор;ящерка любит дом,знает прямые, как спица ходы в Землю;доктор тело портит присутствием души;ящерка – это любовь доктора.
Ящерка – доктор.
Ящерка – бурдюк. Воля ящерки темна, сильна,как ядерный сгусток,в камень ящерка прячет покой свой, но ищет труд наш;лебеди пролетают, я вижу и пишу;ящерка – объект наблюдения,мир рядом – добр к ящерке;я отмечаю события мира,локатор губ повернут на восток,солнце следит за губами.
Преподаватель – женщина;сомкнуты губы тщеславием и развратом,острый подбородок к свету направлен глазом диким.Женщина – преподаватель к дому идет,встречает доктора и меня.Мы—два,смотрим к ногам своим.Что? Ноги!Преподаватель-женщина стукается,отстает от себя,спрашивает видь.
Ящерица-саламандра говорит преподавателю-женщине,женщина-переводчик переводитнашязыкк своемуязыку;весело всем нам, входящим в иное время года.
Женщина-преподаватель видит нарушение этикета.Говориммы-два,что зубы наши зелены, волосы прямы,дети не родились, огонь – наш рок.О, весело!Мы-тристоим у норы ящерки и смотрим.
Ящерка любит песок.Песок возле дома, возле церкви, всюду.Ящерка не боится волка.Мы-разв темя волку не смотрим.Волк не носит, не играет монетами.В лес —там скалы,в воду —там воздух.
Взор растят, направляют просящие —таких ящерка любит.
Ответ женщине-переводчику.Лесу и скалам лучше, легче,если Земля рожает идиотов, просящих.
1982.
Вторая молитва поэта
Жёны режут мужей в этом городе кротких проклятий,удивляюсь себе, почему я корёжусь на сонной земле,почему продолжаю свой сон продолжения бреда,почему мне темно и глаза убегают в ночное окно?И всегда мне светло только в облаке снежном,и в такси я сажусь, забываю надеть кимоно,и рублем я последним трясу на углу опустелом,и боюсь человека отдать я безликой судьбе;и становится страшно средь прутий, веревок и камня,и не сплю, вспоминаю ночные ступени причала,и иду по ночных фонарей веществу.Поседею пускай и уйду в парафиновый снег,и на утро звонок телефонный и спросят, в душе матерясь:«О, почём на сегодня, зверьё в зоопарке?И могу ли продать я себя для вольера?»И меня забивают в бездонную дыркуи все дальше и дальше в вонючей трубе,и еще я не знаю как жить, как работать на хлеб,если жить разрешается телом и собственной кровью?И от женщины склеп остается в постели,словно дряхлые вороны, бродят родители лысые,почему-то мешают убить и мешают любить.Запахнувшись постелью, сидишь в уголке,нелюбимая, ветру чужая,и не ждешь, отступаешь, боишься.И не верю опять египтянке последней,и забираю собственные руки, и ухожу куда-нибудь опять,и тайну ремесла несу, и удивляю собственные сны,и болью мозга плачу вместо слез,и никогда не стану жить как захочу,и стану петь, когда люблю.
1982.
* * *
Потом я уходил с чужой квартиры,искал приют в дешевом доме,устал от женщины без тайны,и ненавидел всех, кто приходил.
1982.
Оркестр
1.Кистепёрые звукиплотные, как плевок верблюда,засели в приемниках слушателейдопотопных, как звёздные корабли,стартующие назад к уключине и топору,который вошёл в тело дирижера,и с открытием Австралиивзлетел,освободившись от якоря весанастойчивого, как стекло,рванув к небу сети высоты;и стон короткий,как «вжиг» смычка по пиле,настроил скворца-дирижера,и полетели крыльями стрекозыпальцы по пульту горбатому,который, как очкастая кобра,вставшая в позу угрозы,когда ее водяной эмоции угрожает расплатаза резкую память к угрозам;и поколения приходят в движение,когда изгибается старой кошкой змеяв позвоночнике скорее нарисованном,нежели осложненном вмешательством движущегося тепловоза —как любит это делать жизнь,которая роскошна, как женщина,в нераскрытых глазах которойночь пухлая, как вода,и текучая, как песок —ноги той и этой – объятия,здесь и там нужна ласказемли и сына землимужчины,который раскрывает глаза перед антрактоми возвращает сознаниеперевёрнутой колбой в зал,где пустеют кресла,как после работы потопа;и сидит, сидит в русском зале японеци жует вместе с женой пищу,короткими шажкамиподвигая рис на палочках в ротмаленький, как наволочка,или размером с утиный кряк,а рис, как каплиили роса на палочках или травинках —щеткой пасти кита, пропускающей планктон, —как шаги верблюда, который устали бежит комете подобный по скалам,где-то на экране в тёмном зале,который так похож на каютутрансатлантического дирижабля —и слегка воздушная атмосфера кругом,как атака пчелы, которая обречена,но выполняет инстинкт верно и живо,словно вода из артезианской скважины,которая может сравниться со звуком гитары,и при этом кажется, что просыпается гитана —«и-и-и-й» – кричит ее открывшийся рот —она спешит и плюет расстояния назад,подобно возвращающемуся бумерангу —он плоский и чуть закругленный,словно рыба в зубах большой рыбы шумит;так дробь тела любовницы в объятиях,сошедшегося с ней мужчины,легка и невероятно обманчива своими требованиями —так просит бумеранг иной цели,если он промахнулся и прилетел назад,так и саранча, понятный свой смысл почуявшая,так и грифы понимают свою падаль в бурю,когда сырой,как туша освежёванного кита,дождьслетается подобно фигуркам карусели,которые хотели сойтись вместе,и кружились с гримасой вины на мордахзвери, потворствующие карусели,так наготу вдруг обнаружившие люди,которые слетели с деревьев в барыи на площади к своим трибунам —так совы разыскивают своих мышей —так и люди сквозь ветви разглядели родники.Первым рассыпалось сердце,как сухая халва при малейшем нажатии,и словно пух разлетелись песни,составляющие сад сердца,части которого похожи на кости,обнаруженного в старой земле животного:полные его воображаемые конечности сгнили и обновили землю,про которую мы ранее,которое было вчера или назавтра,писали,что она стара,как изображенное в берегах озеро,которое лоснится от натуги пойти рекой,и тем напоминает кисти на бровях рыси,которая пугает поэтовот изголовия их египтянок,которые с распростертыми на лоне подводных вод ногамии грудью зарытой в воде —как извилины мозга,видимо незаметные.В подворотню —хлопая ключами,как лопатой о мостовую,с которой необходимо скинуть снег,который покорен,покакак раб тает под ногами —бредёт гусыней к гнезду шлюха;и мало кто, кроме самой шлюхи,знает, что она —правда;она открывает рот, когда ест,и языки пламени,отраженные от фарфоровых бликов ее пасти,прыгают,как через скакалку,с которой тренируется кенгуру,обучая детей почти невесомых,как сгнившая листва;а рядом,где ночь пирует на покрывале плотном,на веселом метровом слое мха —там ложится во всю длину своей глубины корень сиренис раскрытыми жабрами,сквозь которые появляются лица под маской,которая стоит, как постаментна перроне в самом углу и ждёт носильщика,который подойдет шагами ланипо линии гениальной прямой,вырвет массу веса из поклона Земле,и встанет толпа,на коленях живущая,и рванет солнце из ладоней потных после лопаты,с лезвия которой еще не упали комья земли цвета подвалаи света в нем.Если забыть обо всёмили уйти из дома на войну,где первой жертвой был череп Солнца,или, если прокрутить рапидом пленку,когда пленки в кассете много,как струй в дожде,то у Луны,сделав поперечный срез ее скорлупы,обнаружим пять слоев и разум,брошенный на произвол судьбы в купельи проверяемый на выживаемость,плывущей по поверхности дощечкой,такой полосатой,как у кабана шкура —она вся в шрамах и ссадинах,которые свидетельствуют об очередном успехе —первенстве в самой большой стае чёрного леса,который еще чернее ночью, чем днём.