Ее руки касались поверхности камня, изучая каждую вмятинку. Она наклонилась, чтобы ощутить его запах, запах камня, который невозможно описать, сплетающийся с запахом воды и других камней. Она почувствовала, что пахнет еще чем-то, почти неуловимо, но постаралась забыть обо всем, кроме запаха камня.
Он был здесь, она почувствовала его присутствие. Мастер, имя которого никто не называл здесь, где имя не значило ничего, а суть — все. Почувствовав его присутствие, Лунзи поняла, что он уже давно здесь, но как давно, она не знала, да это и не имело значения. Имел значение лишь самоконтроль, способность появляться и исчезать по собственному желанию. Она услышала всплеск воды и поняла, что фонтан иссяк. Она поклонилась камню — впервые за многие годы ей стало легко (ведь даже во время холодного сна она не была настолько свободной от забот) — и пошла по дорожке. Мысли двигались неторопливо, словно рыбы в бассейне. Часть из них словно поднялась на поверхность, став удивительно ясными, другие застыли неподвижно, смутные силуэты в глубине.
Это место стало центром ее мира — центром мира каждого мастера, и в то же время не могло быть центром чего-либо еще. В присутствии мастера нет места смущению или замешательству. Она села за маленький столик напротив мастера, не беспокоясь больше о том, что ее рабочий комбинезон плохо сочетается с его безукоризненно белым одеянием. На этот раз его пояс украшали зеленые, пурпурные, голубые завитки и даже ярко-желтая нить. Ее взгляд скользнул по этой нити и вернулся к рукам, бережно касавшимся тонких, как лепестки, чашек, одну из которых мастер предложил ей. В царившем в павильоне полусвете чашка, казалось, светилась. Лунзи ощутила тепло чая сквозь тонкие стенки, вдохнула его запах.
Мастер поднял чашку и сделал маленький глоток, Лунзи — тоже. Не было сказано ни слова — в них не было нужды. Они делили тишину, чай, маленький бассейн, в котором звенела вода.
Могло показаться, что этот мир слишком сильно отличается от того, который Лунзи только что оставила, но на это не стоило отвлекаться… Что непременно нуждалось в определении и оценке, так это красота. Пока она созерцала зеркального карпа и прихлебывала чай, появился послушник и высыпал в воду горсть крошек. Карп всплыл, шевеля плавниками, и плеск нарушил равномерное журчание фонтана. Послушник удалился.
Голос мастера был чуть громче, чем журчание фонтана.
— Думаю, что в одном вопросе мы сойдемся во мнениях. Когда человеку нечего назвать своим, ему нечего терять и не о чем печалиться.
Лунзи вздрогнула: неужели это отказ? У мастера никогда не было детей, и они уже говорили об этом.
— Я говорю не о вашей дочери. Материнские чувства вне нашей компетенции… Но потерянные годы вы называете своими, хотя время никому не подвластно и никто не может считать своим даже мгновение…
Ее сердце снова билось ровно, она почувствовала, как кровь прилила к щекам.
— Уважаемый мастер… я смущена…
Безопаснее было сказать, что она чувствует это, чем что она так думает. Многие философские системы легли в основу этого учения, и владевший сократическим методом мастер мог проследить неубедительный довод до самого его истока… Она осмелилась взглянуть на него: в глазах мастера не было насмешки. Пока.
— Смущение? Неужели вы верите, что время может принадлежать вам?
— Нет, но…
Она попыталась привести в порядок свои мысли. Она не видела мастера много лет… что он знает о том, что с ней произошло? Сможет ли он помочь, если она не станет рассказывать обо всем? Когда она была послушницей, ее учили запоминать и связывать между собой различные события. Но уже через несколько минут она поняла, что спокойно и бесстрастно пересказывает все свои приключения, словно это произошло с кем-то другим.
Мастер слушал ее не прерывая. Когда Лунзи закончила рассказ, он кивнул:
— Я понимаю ваше смущение, мастер Лунзи. Вы были согнуты до предела. Но гибкий тростник не ломается.
Это было одобрение, и даже оценка. Несмотря на приятное тепло, разлившееся по телу, вызванное привычным упражнением, Лунзи чувствовала себя неуютно. Наставник должен был сказать, что она не может больше считаться мастером.
— Наши тренировки не учитывали особого напряжения повторной временной дезориентации, пока вы не предложили эту проблему нашему вниманию. Мы должны были предвидеть подобную ситуацию, но… — Он пожал плечами. — Мы не боги, которые знают все, что еще не случилось. Вы могли бы многому научить нас, пока мы проводим курс переподготовки.