На выходе меня неожиданно на чистом русском окликнули:
– Господин, мистер… Можно вас?
Я обернулся. Цивильно одетому человеку было точно за пятьдесят. Аккуратные бородка и усы, пристальный взгляд из-под тёмных с лёгкой проседью бровей. Трость с серебряным набалдашником весьма шла к его костюму-тройке и шляпе, а по выправке в нём угадывался бывший военный.
– Разрешите представиться – Виктор Аскольдович Вержбовский, – сказал он, приподнимая тремя пальцами головной убор. – В прошлом пехотный подполковник Русской императорской армии.
– Ефим Николаевич Сорокин, – также приподнял я свою Федору. – Чем обязан?
– Я знаю всех прихожан нашего храма, а тут увидел новое лицо и заинтересовался. Дай, думаю, подойду познакомлюсь.
– Да, я нездешний, снимаю квартиру в итальянском квартале на Маллбери-стрит. В Америке я меньше месяца, а в православном храме бывать как-то ещё не доводилось, вот, решил, так сказать, восполнить пробел.
– А откуда прибыли в Соединённые Штаты, если не секрет?
Скажу ему, что из СССР, и могу попасть впросак. Вдруг он работает на советскую разведку? Хотя внешность вроде подтверждает его слова, мне он сразу показался из «бывших». Да и имя своё я уже назвал, теперь даже если я придумаю левую историю своего появления в Новом Свете, агент НКВД по своим каналам всё равно узнал бы, кто такой Ефим Сорокин.
– Из Советского Союза, – глядя в глаза собеседнику, ответил я твёрдым голосом.
– Ого, а по какой линии?
– По уголовной.
Новый знакомый вздёрнул брови, выражая немой вопрос. Я же просто пожал плечами.
– Ну, я не сказал бы, что вы похожи на уголовника… Слушайте, если у вас есть время, давайте заглянем в одно неплохое заведение, здесь неподалёку, да и пообщаемся в более приватной обстановке. Не ресторан «Медведь» на Большой Конюшенной, где я любил бывать во времена оные, однако, смею вас заверить, вам придётся по вкусу.
«Неплохое заведение» оказалось трактиром «Русь», и по пути я понял, что трость у Вержбовского не для форсу. Он слегка прихрамывал на правую ногу, что, впрочем, не мешало ему сохранять выправку.
В трактире пока ещё не было той аляповатости в стиле а-ля рюс, свойственной эмигрантским кабакам будущего. Всё дышало дореволюционной Россией, как я её себе представлял, включая полового с прилизанным пробором и полотенцем через руку, который учтиво раскланялся сначала с моим знакомцем, которого, видно по всему, хорошо знал, а затем со мной.
– Я угощаю, – предупреждающе поднял руку Вержбовский, когда я попытался заглянуть в меню. – А относительно выбора можете положиться на меня.
Спустя пять минут на нашем столе стояли графинчик с запотевшей «Смирновской», тарелки с солёными огурчиками и квашеной капустой, блюдо с половинками варёного картофеля, посыпанного зеленью и политого топлёным маслом, тарелочка с тонкими ломтиками сала в розоватых прожилках мяса, маринованные грузди, ломти ноздреватого белого хлеба с хрустящей корочкой… Я невольно сглотнул слюну, что не укрылось от намётанного глаза Вержбовского.
– Предлагаю выпить за наше знакомство, – поднял он свою рюмку, и я проделал то же самое.
Закусив, Виктор Аскольдович закурил сигару, и только после этого перешёл к интересующему его вопросу:
– Что ж, Ефим Николаевич, не изволите ли поделиться своей историей? Начало её, во всяком случае, меня очень заинтриговало.
– Отчего же, поделюсь в общих чертах. Началось всё в Одессе, где я работал докером, хотя по жизни мне пришлось сменить немало профессий, но все они, сразу предупреждаю, были легальны. Повоевать, кстати, по молодости не удалось, я вообще человек мирный. Но только если меня не трогают. Меня или моих близких, – уточнил я. – А тут получилось, что как-то вечером мы с моей знакомой решили посидеть в кафе, где у меня и случился конфликт с группой молодых мерзавцев. Словом, за то, что заступился за девушку и слегка покалечил сына местного партийного начальника, мне присудили шесть лет лагерей. Отбывать срок отправили в Коми, а там у меня вышло недоразумение с местными блатными, кое-кого пришлось отправить на тот свет. А чтобы лагерное начальство меня следом не отправило, решился на побег. Шёл зимой через тайгу, заболел, спасибо местному охотнику, выходил на своём зимовье. А по весне отправился дальше, в Архангельск. Там пробрался на американский сухогруз и приплыл сюда, в Нью-Йорк.