Император Всероссийский с чувствительным прискорбием будет видеть разрыв Швеции с Россией, и от его величества короля шведского зависит еще решиться, но решиться без всякого промедления, принять меру, которая сохранила бы между обоими государствами тесный союз и совершенное согласие. С.-Петербург 10-го февраля 1808».
Но на первых же порах декларация 10-го февраля, появившись в Финляндии, вызвала недоумения и затруднения. В двух местах её текста (особо, отмеченных), заключались выражения, которые как бы допускали мысль, что от короля шведского ожидается еще некоторое возвращение на путь истинный, по исполнении чего и дела могут прийти в прежнее положение. В одном месте указывалось королю, как свойственнику, с искренним дружелюбием, чтобы он исполнил свои обязанности; в другом говорилось, что от Густава-Адольфа зависит принять те меры, кои могут сохранить обе державы в ближайшей связи и совершенном согласии. Строки эти, при всеобщем возбуждении умов, когда каждое относящееся к текущим важным событиям слово читается и истолковывается на все лады, естественно возбуждали опасение того положения, в котором, как сказано, население было при Императрице Елизавете. Действительно, даже при спокойном чтении можно из декларации вывести ту альтернативу, что если король исполнит все, чего от него требуют, то и все останется по-прежнему, следовательно, русские войска уйдут назад, и Финляндия опять возвратится под шведское владычество. При таком недоразумении можно было ожидать в народе не только уклонения, но даже и сопротивления предложению принять подданство России. Об этих возможных случайностях, хотя и с оговоркой, что он их не ожидает, главнокомандующий находил однако нужным известить министерство иностранных дел, и даже просить довести до сведения Государя, с тем, не будет-ли признано возможным «издать новую декларацию». В ней, по предположению гр. Буксгевдена, надлежало бы сказать что Государь Император, после стольких миролюбивых предложений его величеству королю шведскому, видя их безуспешными в продолжение такого долгого времени, в которое войска наши при неприязненных отпорах, какие встречали со стороны их, успели уже сблизиться почти к самому Ботническому заливу, — повелевает наконец жителям учинить на подданство России присягу». Граф Буксгевден просил, в случае одобрения этого предположения, поспешить доставлением декларации, «за коим надобно уже будет не отлагая времени и присягу сделать всему здешнему народу».
Таким образом, важный вопрос о присяге вновь откладывался на неопределенное время. Для главнокомандующего это было тем затруднительнее, что русские войска вступали уже в многолюдную юго-западную часть Финляндии, и тыл их при малочисленности отрядов был вовсе не обеспечен. Следует, впрочем, при этом заметить, что именно в этом крае, наиболее процветающем и оживленном морскою торговлею, русские войска испытывали менее беспокойства чем где-либо в других местах Финляндии и встречаемы были довольно добродушно.
Тем временем шла между главной квартирой и Петербургом переписка о форме присяги. Александр Павлович выразил уже волю, чтобы в этом случае была применена обыкновенная присяга на верноподданство. Сообразно с тем составили в канцелярии главнокомандующего проект «клятвенного обещания» по общей форме, и отправили к Румянцеву. Предусмотрительно составлена и присяга для чиновников при производстве их в чины. Русский текст послан в печатных экземплярах; к ним приложены шведский и финский писанные переводы. В них сделаны небольшие против русского изложения перемены «сообразно тогдашним обстоятельствам». Послав их на утверждение, Буксгевден однако изменил мнение и вслед за ними отправил другую форму, сообразованную с формой присяги присланной правительствующим сенатом в 1801 году, и назначенной собственно для иностранцев, желающих вступить в русское подданство. Эту последнюю, «по буквальному её содержанию», Буксгевден находил более соответствующей намерениям Государя и потому просил заменить ею прежде посланную. Однако в Петербурге этого соображения по-видимому не приняли во внимание. — «Его Величество изволил опробовать. один из печатных экземпляров», — писал граф Румянцев графу Буксгевдену от 4-го марта, — «и коль скоро требуемое вами число на шведском и финском языке будет приготовлено, без замедления к вам доставлю». Так как в печатном экземпляре была послана первоначальная форма, последующая же (для иностранцев) была рукописная, — то этим самым утвержден первый образец, и ожидание Буксгевдена что он менее соответствует намерениям Государя, оказалось неверным.