Оставаясь наедине со своими мыслями, Хавьер Эррера мог думать только о том, что он, тридцатишестилетний самодовольный человек, по сути, ничего не смыслит в этой жизни, не может похвастать ни одним истинно ценным достижением. Он рвется к вершинам, которые до него занимали другие Эррера, много времени и сил тратит на то, чтобы доказать окружающим, что он не хуже своих знаменитых предков. Он болеет душой за должности и регалии, а из-за него женщина оплакивает дитя — его дитя.
Герцог де Эррера оставил Грейс на растерзание ее страхам и сомнениям. Он не сумел поддержать свою жену, охранить ее, помочь ей.
Грейс поднялась с постели и, натыкаясь на мебель, побрела к ванной. Она остановилась, услышав, что дверь ее спальни приоткрывается.
На пороге стоял Хавьер. Он выглядел взволнованным и растерянным.
Грейс посмотрела на него заплаканными глазами и тяжело вздохнула.
Хавьеру показалось, что сердце в его груди сорвалось в темную пропасть.
Он подошел к жене и нежно обнял ее. Грейс прильнула к нему и беззвучно заплакала. Она сама выбрала одиночество после трагедии, но, когда появился муж, женщина не могла не разделить с ним свое горе.
Грейс не догадывалась, как Хавьер относится к ее неудавшейся беременности, к их общей потере. Она сама не успела осознать предстоящее материнство. Не успела это прожить и прочувствовать. И теперь терзалась.
Грейс более не была юной девушкой, которая необдуманно решила, что может купить спокойствие своей семьи игрой в любовь.
Она рыдала бесшумно, сдавленно. Слезы давно иссякли, они лишь изредка скатывались по щекам.
— В твоих вещах, я нашел это, — сказал Хавьер, протягивая жене фотокарточку.
Грейс взяла ее у него из рук. На фотографии была запечатлена изможденная женщина в инвалидной коляске.
— Это снимок моей мамы незадолго до ее смерти, — тихо произнесла она, моргая опухшими веками.
— Я не предполагал, что она не могла ходить, — с сожалением признался Хавьер Эррера.
— Да, болезнь сильно ослабила маму. Она несколько последних лет не могла ходить. А потом даже не в состоянии была самостоятельно дышать. Ее легкие вентилировались принудительно. Но даже подключенная к аппарату, она старалась улыбаться. Мама видела, как страдает отец. Она очень переживала за него.
— Она умерла дома?
— Сначала у нас с папой была возможность ухаживать за мамой в домашних условиях. Когда боли сделались невыносимыми, когда дилетантского ухода родных стало недостаточно, отец нанял квалифицированного медика. Но врачи настояли на госпитализации… Если бы ты знал, на что только не шел отец, чтобы облегчить мамины страдания. Он готов был жизнь свою отдать, если бы это вернуло ей здоровье или по меньшей мере продлило жизнь. Но что он мог? Поначалу папа был преисполнен всяческой надежды. Он меня, маму, самого себя уверял в том, что любящему сердцу подвластны чудеса. Он искренне верил в мамино выздоровление. Но судьба была неумолима. Болезнь была сильнее его любви и самопожертвования, сильнее маминой жажды жизни, сильнее нашей веры. Он так ее любил. И до сих пор любит. Он забыл про смерть, но каждую секунду ждет встречи с мамой. И что бы он ни сделал, какое бы преступление ни совершил, я не могу винить его. Мама была для него дороже всего на свете, — сказала Грейс с улыбкой.
Впервые за последнее время ее глаза просияли. Казалось, она обрела что-то утраченное.
— Не знаю, можешь ли ты это понять, Хавьер… — тихо проговорила она.
— Ты сомневаешься? Почему ты думаешь, что я не способен понять? — оскорбился герцог.
— А ты способен? — с сомнением спросила Грейс.
— Боже! Я совершил множество глупостей, наговорил столько непростительных дерзостей, вел себя как подонок, но понимаю, что двигало твоим отцом. Потому что… — Хавьер запнулся. — Я вижу фотографию твоей матери, еще недавно видел твоего отца, который живет неумирающей памятью о своей любимой. Я вижу тебя, выплакавшую глаза. И мне невыносима мысль, что я ничем не могу помочь тебе.
— Мы совершили ошибку, за которую дорого заплатили, — скупо отозвалась женщина.
— Только не говори, что ты смирилась, Грейс.
— А что ты предлагаешь?! — со стоном воскликнула она.
— Мое предложение ты приняла из любви к своему отцу, да и я делал тебе его, исходя из своекорыстных соображений. Ты видела настоящую супружескую любовь своих родителей. И наш брак представляется тебе постыдной сделкой. Мне не забыть твое безрадостное лицо перед алтарем. Я относился к твоим идеалам с иронией. И напрасно.