То, что я чувствовала к Рустему-паше, было похоже на гнев — но чем я разгневана? Очевидно, нашим браком, но… была ли ситуация его инициативой — или матушкиной?
Я склонна считать, что он при любом раскладе тут замешан. Даже если идея была матушкина — ей бы в голову не пришло откупиться мною, если бы Рустем не испытывал бы ко мне чувств.
Итак, логично предположить, что я гневаюсь на Рустема из-за того, что он — причина ненавистного мне брака. И хотя он несколько сгладил дело своим решением не докучать мне супружескими обязанностями, и в целом я нашла в своем новом положении много плюсов, это его не оправдывает. Мой гнев законен и обоснован.
Но, кажется, истерики не являются лучшим способом для изъявления этого гнева. Холодность и отчужденность должны стать моими принципами, а меж тем, я демонстрирую постыдную женскую слабость и… раз за разом принимаю его поддержку, что безмерно унижает меня!
…глоток остывшего водянистого шербета не прибавил ясности моим мыслям. Я запуталась в моем отношении к Рустему и поняла, что мои чувства к нему противоречивы. Но как разрешить эти противоречия? Я не знала! И решила пока отложить вопрос, и постараться воздержаться от усугубления дела новыми вспышками.
Однако. Пусть я и хорошо это придумала, у меня оставался нерешенный вопрос с бумагой. Он так неудачно застал меня за попытками раздобыть ее! Конечно, можно бы послать купить — но вот беда, у меня совсем нет денег! Драгоценности, безделушки, ценные вещицы — и ни одной монеты! Никому в голову не пришло добавить их к моему приданному; предполагалось, что все мои нужды будет удовлетворять муж. Можно, конечно, послать в гарем; но ведь это не укроется от чуткого взора Хюррем-султан! У нее начнутся закономерные сомнения, она задастся вопросам: почему я послала за бумагой в гарем? Нежелательные вопросы приведут к весьма неприятным выводам, не избежит разговора с Рустемом, вцепится как клещ в эту странность и все выпытает!
Нет, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы мать заподозрила, что у нас что-то не ладно!
Придется говорить с Рустемом; бумага мне нужна, и новые книги не помешают. Можно, конечно, снова совершить вылазку к ларю… но только сейчас я поняла — а если у него все подсчитано и учтено? Кажется, паша склонен быть расчетливым и бережливым, заметит пропажу даже пару листов, начнется следствие, будут искать вора… О чем я только думала, когда туда полезла?
Бумага, проклятая бумага! Даже из такой мелочи получается целая проблема! Как я ненавижу это положение!
И тут мне пришла в голову светлая мысль, которая все сгладила. Попрошу Гюльбахар! Она служанка — и это ее проблема, где раздобыть мне бумаги!
О Всевышний! Я здорово поглупела от всех этих волнений. Почему мне сразу не пришла в голову мысль послать за бумагой ее? Ведь на то и слуги в этом доме, чтобы обеспечивать мои нужды!
…с поставкой мне бумаги Гюльбахар и впрямь справилась без проблем. Это ободрило меня, и я снова почувствовала себя хозяйкой своей судьбы. Я стала чаще обращаться к Гюльбахар с распоряжениями, и поняла, что имею теперь даже большую свободу, чем в былые времена. Это пьянило и окрыляло. Хотя я и пользовалась, казалось, абсолютной свободой в доме отца, все же были границы дозволенного, за которые мне нельзя было переходить. Самыми раздражающими меня были запреты некоторых книг, которые так и манили своими корешками! Я знать не знала, что было написано в тех книгах, но они тревожили мое воображение своей недоступностью. И, конечно, когда я поняла, что верная Гюльбахар купит мне что угодно, я решила воспользоваться своей новой свободой и добраться до тех таинственных книг.
Правда, здесь было досадное препятствие. Гюльбахар не умела читать, а я не помнила или не знала названий, которые меня интересовали. Из многочисленных томиков нашей библиотеки, которые мне отказывались давать, ссылаясь на приказ повелителя, я помнила только одно загадочное итальянское имя, — Боккаччо. Книга называлась как-то сложно, что манило к ней еще сильнее.
Я почувствовала, как сердце наполняется сладким трепетом: теперь-то я доберусь до этой книги!
…но моему предвкушению не суждено было насытиться! Вошедшая вся в слезах Гюльбахар поведала мне, что паша был крайне разгневан, когда увидел у нее эту книгу, и отобрал ее.
Я пылала негодованием. Как он смеет! Я уже не ребенок, и имею право читать все, что пожелаю!
В гневе я направилась к нему, чувствуя, как все во мне кипит от обиды и возмущения. Что он о себе возомнил! Я — госпожа! И он обязан подчиняться моим распоряжениям!
Едва дождавшись, когда слуга откроет дверь, я влетела в покои паши.