Потом мне пришла в голову еще более стыдная мысль: а если он откажет?
Мало ли, какие у него дела! Он важный паша, вполне возможно, что его вечер расписан по минутам!
Я умру от унижения, если он откажет, это точно!
…я успела основательно накрутить себя, и мне казалось, что прошла целая вечность — хотя на деле только-только успели принести ужин — как он пришел.
— Госпожа, — поклонился он со столь уже привычной улыбкой.
Присел со мной за стол и с озорным видом уточнил:
— Признавайтесь, по саду прогуливается не иначе как Хатидже-султан?
Его вопрос основательно сбил меня с толку, из головы вылетели все заготовки, и я, к большому своему смущению, не нашлась с ответом — да и не поняла вопроса.
Очевидно, это отразилось на моем лице, потому что все с той же доброжелательно-веселой улыбкой он пояснил:
— Я предположил, что вы снова хотите кому-то показать нашу семейную идиллию; кажется, только Хатидже-султан еще не видела, как мы счастливы и влюблены друг в друга!
Я смутилась непереносимо; конечно! Что еще он мог подумать? Он решил, что мне снова нужно сыграть любящую жену, потому я и позвала его. Почему-то меня задело, почти оскорбило такое предположение — хотя у него были все основания сделать такие выводы.
Уже открыла было рот, чтобы ответить что-то резкое и тем выпустить наружу свою обиду, но зацепилась взглядом за его лицо. Привычная улыбка всегда перетягивала на себя внимание; но впервые я увидела, что глаза его не улыбаются — в них стоит горечь.
Я не могла сделать вдох; сердце пропустило удар.
Впервые я поняла, как мучительно и унизительно для него сложившееся положение вещей в нашем браке.
— Госпожа? — вырвал меня из мыслей его обеспокоенный голос.
Он подался вперед, коснулся моего рукава, скользнул пальцами по жемчужной отделке. Кажется, от него не укрылось мое смятение, и он ощутимо встревожился; мне стало еще более неловко.
Я постаралась улыбнуться беззаботно, но вышло плохо, я сразу это почувствовала.
— Я просто хотела попить с тобой топленого молока, — постаралась я ответить легкомысленно и непринужденно.
Лицо его застыло; кажется, мне не очень удалась непринужденность.
— Да, конечно, — ответил он каким-то деревянным голосом и принял из моих рук заготовленный бокал с подогретым топленым молоком — мое любимое лакомство. — Почту за честь, госпожа.
Вся веселость, нарочная или нет, спала с него. Он, кажется, серьезно побледнел. Я лихорадочно перебирала свои слова и действия, пытаясь понять, чем вызвана такая перемена — разве я сказала что-то такое…
О Всевышний!
Да он же решил, что я хочу его отравить!
И стать счастливой вдовой, вестимо.
…было горько невыносимо, непереносимо.
— Я просто люблю топленое молоко, Рустем, — безжизненным голосом заметила я. — Ты просил меня научиться доверять тебе; могу ли я просить о такой же услуге с твоей стороны?
Краски вернулись на его лицо. Он ненадолго прикрыл глаза, видимо, собираясь с мыслями и овладевая собой. Потом улыбнулся и пригубил напиток.
Мне так и не пришлось воспользоваться непринужденными заготовками; он первым начал простую и интересную беседу. К моему удовольствию, он сам начал рассказывать о себе то, о чем я хотела и не решалась спросить, — откуда он, как и чему учился, чем интересуется. Беседа вышла куда живее и увлекательнее, чем я ожидала.
Только уже перед сном, убирая жемчужные заколки с волос, я поняла, почему нам удалось так славно поговорить.
Он был к этому готов.
Заранее решил, что скажет, как поведет нить рассказа, о чем спросит.
Он полностью выстроил этот разговор — в первый же момент, как я позволила ему просто поговорить со мной.
Это открытие вызвало у меня некоторое раздражение — как будто не я сама хотела узнать его лучше, а он заманил меня в ловушку и поймал на любопытство. С другой же стороны, я чувствовала себя несколько некомфортно из-за того, что раньше не стремилась познакомиться с ним.
Я снова ловила себя на противоречии, и это тревожило, и волновало.
Долго ворочалась на своем мягком меховом покрывале и не могла уснуть, вспоминая сегодняшний вечер и то, что заметила в нем, то, что не выходило наружу, но читалось во взгляде и мимике.
Он удивил меня, и очень.
Долгожданный сдвиг в отношениях произошел, когда я уже и не надеялся на сближение. Я все-таки не прогадал, когда поставил на любопытство. Мне удалось ее заинтриговать — и вот, она сделала небольшой шажок мне навстречу, чтобы приглядеться получше. И тут уж я не сплоховал, сумел подать себя так, чтобы загадать ей еще больше загадок. В чем не откажешь упрямице-Михримах — теперь она точно не отсидится в сторонке, будет изучать меня, пока не успокоится.