И все же, постепенно, маленькими шажками, но она делала это. Мы словно заново проходили весь путь нашего сближения — но теперь это был совсем другой путь, где мы оба были равноправны.
Было мучительно сложно дистанцироваться от нее; ее переживания легко читались на ее лице, и мне было мучительно жалко ее. Я бы давно забросил всю эту затею и без помех примирился бы с ней; но я слишком ясно понимал, что все наше семейное будущее зависит от того, научится ли она быть мне женою — или так и останется только госпожой.
И она училась. Упорно. Настойчиво. С той твердостью, которая меня всегда восхищала в ней.
Она не жаловалась и не просила пощады; она сумела понять то, что я сказал ей в тот день нашей ссоры, и преисполнилась решимостью пройти этот путь. Медленно, сложно.
Как тяжело ей давалась сбросить с себя маску всезнающей и всепонимающей султанши! Оказывать всеведущий вид было ее привычкой; она блефовала как дышала, в любом разговоре показывая, что прекрасно понимает, о чем речь, даже если впервые услышала об этом.
Помню, заходит. В руках "Libri tre delle cose de Turchi". Мнется на пороге.
— Паша, — совсем на себя не похожа в своей негордой робости, — мне тут не совсем понятно, о чем он… вы не могли бы посмотреть?
Беру книгу, читаю неясное ей место, разъясняю. Сперва даже смотреть на меня боится, потом обвыкает. Разулыбалась. Медлит уйти, тянет время, мнется.
Разыграл лицом пантомиму «о Создатель, если хочешь остаться — просто так и скажи!». Виновато улыбается, качает головой, не решается. Уходит.
На другой раз то же. Книгу обсудит, мнется. Уходит.
Жду. Так и хочется помочь, но надо ждать.
Наконец, решилась. Прижимает к себе очередной затянутый в парчу томик, застенчиво прячет лицо, и как-то тихо-тихо быстро бормочет:
— Паша, быть может, вы разделите со мной обед? Мне было бы приятно.
Фух!
Кланяюсь и заверяю, что с превеликим удовольствием. Смущается еще сильнее. Пока идем в покои, где стол накрыт, не глядит на меня, только краснеет.
Поели в тишине — так и не справилась со смущением. Долги пил терпкий кофе, растягивая время. Нет, так и не собралась с духом.
— Мне пора, госпожа, — говорю.
Взглядом метнулась — останься! — но промолчала.
Жалко ее.
Выразительно вздыхаю.
Бросила еще один умоляющий взгляд, помотала головой. Пришлось уходить.
С неделю хожу к ней обедать в молчании. Не знаю, как долго бы это продолжалось, но однажды вернулся из дворца раньше, еще засветло. Это дало ей предлог — предложила после обеда прогуляться в саду.
Отправились прогуляться. Было ощутимо прохладно.
Я уж думал, всю прогулку промолчит — но нет. Все же решилась.
— О Всевышний! — воскликнула. — Я даже не знаю, как начинают нормальные разговоры!
Хотя и было это сказано с беспримерным отчаянием, я не выдержал, и рассмеялся. Она бросила не меня обиженный взгляд.
— Ну, с братьями, например, у вас же получалось без приказов? — подсказал я.
— С братьями! — она взглянула на меня с таким изумлением, как будто сделала небывалое открытие. — Даже в голову не приходило!
Хлопает ресницами. Вот и пойми ее: то ли она и с братьями нормально не разговаривала, то ли ей в голову не приходило, что можно со мною так же.
— Хм, — глубокомысленно хмыкнул я, — обычно, когда люди хотят начать нормальный разговор, они задают какую-то интересную для обеих сторон тему.
Она смотрит на меня во все глаза, все еще с видом человека, совершающего потрясающее открытие.
— Но как узнать, интересна ли тема другому? — с совершенным отчаянием вопрошает она.
Не посмеяться над ней было крайне сложно, но я сдержался.
— Попробуйте вспомнить, что вы обо мне знаете, — предложил я. — Тогда вам будет легче определить области моих интересов.
— Ах! — с досадой воскликнула она. — Но я не знаю, что можно рассказать о лошадях!
Я все же рассмеялся, до того она была серьезна.
— Напоминаю, — сквозь смех говорю, — что тема должна быть интересна для обеих сторон. Если вы, не интересуясь лошадями, начнете говорить о них, это уже будет перекос в другую сторону. Хотя, безусловно, я оценю это как жест внимания к моему богатому внутреннему миру… прости Создатель… — я не мог справиться со смехом.
Она поддержала мое веселье нервным смешком.
— Это правда забавно, — посерьезнел я, — что после стольких часов, проведенных в разговорах со мной, вы по-прежнему рассматриваете зону моих интересов как исключительно лошадиную.