Но Хуан Энрике Дельгадо… Думает ли он о ней? Достигла ли Дона Матильда Санта Фе и рассказала ли о том, что случилось с Кармен? Плачет ли он по ночам о ее горестной судьбе? Эта мысль польстила ей, и она несколько изменила воображаемый образ своего жениха, представляя себе его не влюбленно глядящим ей в глаза, сидящим возле ее ног, а бессонно повторяющим в ночи ее имя. Да, ей нравилась эта сцена — больше, чем прежняя. Она видела, как Хуан тщетно пытается нащупать рукой ее тело на своем ложе, как он обращает к небу свое залитое слезами лицо в мольбах о… И тут раздался удар грома и прервал ее мечты.
Грозы в Стране апачей были частыми и свирепыми. Впереди нее Парящая В Небе куда-то указывала рукой. Потом она побежала. Кармен побежала вослед, едва успевая под тяжестью корзины.
Они достигли крова, которым оказалась пещера, как раз перед разразившимся яростным дождем. Они пережидали дождь, освещаемые светом молний, и Парящая В Небе бесконечно пересказывала Кармен историю апачей. Когда дождь кончился, небо было уже темно и наступила ночь. Им предстоял долгий и опасный путь в темноте, по мокрой траве. Они пришли в деревню совсем поздно.
Пума вышел к ним навстречу; на этот раз его обычно каменное лицо выражало открытую радость и облегчение.
— Я хотел идти вас искать, — сказал он. — Думал, вы потеряли путь.
Рядом с ним стояли несколько мужчин. Кармен поняла, что они хотели помочь ему в поисках. В груди ее поднялось теплое чувство: апачи беспокоились за нее. Но вскоре оно угасло. Конечно, они беспокоились за Парящую В Небе, а вовсе не за нее. Она грустно повернулась и пошла в вигвам, не замечая радости и блеска в голубых глазах Пумы.
Он вошел в вигвам следом за ней, и она не попросила его выйти. После этой ужасной грозы и трудной дороги ей необходимо было его общество.
Пума молча смотрел на нее. Он в самом деле испугался за нее. Он боялся за мать тоже, но Кармен больше занимала его мысли. Если бы что-то случилось с каждой из них… Но он прогнал эти мысли. Теперь она была в безопасности.
Она увидела, что пища уже приготовлена.
— Мужчины-апачи часто готовят сами? — спросила она, указывая на ужин. Она блаженно втянула носом воздух: ее любимая антилопа. Кармен улыбнулась.
Пума пожал плечами:
— Иногда. — Он тоже улыбнулся. — Я рад, что ты вернулась и с тобой ничего не случилось, Чигонни, моя подруга. — Голос его согрет теплом. Похоже, он, действительно, переживал за нее.
Они молча ужинали. Когда ужин был окончен, Кармен думала, что он, как обычно, потянется, встанет и уйдет. Но он не двинулся с места. Она пересела на свое ложе, устланное кугуаровой шкурой, что обычно бывало знаком к тому, чтобы он удалился. Он остался недвижим, глядя на нее. Она заметила одеяла на его свернутом ложе.
Пума страдал, оставаясь как бы в стороне, но он решил дать ей время, чтобы она привыкла к обычаям и жизни апачей; он не хотел применять к своей пленнице силу. Он и так уже восстановил ее против себя, сделав пленницей. Теперь он желал большего. Он хотел ее теплого, зовущего тела. Эта гроза дала ему понять, как много она для него значит. Она напомнила ему, что жизнь в горах подчас слишком коротка и опасна. Ему она нужна прямо сейчас.
Он облокотился на руку и подался чуть вперед.
— Сегодня я останусь, — проговорил он. Глаза его стали теплыми в свете костра.
Сердце Кармен бешено забилось. Она не могла сказать, чего в этих словах было больше: предупреждения, мольбы или вызова.
Она долго глядела на него и медленно кивнула в ответ.
Он поднялся и пошел к ней. Она глядела, как завороженная; не в силах сказать ни слова. Вдруг она вскочила и, подчиняясь инстинктивному страху, выбежала за дверь.
Он нагнал ее в один прыжок.
— Возвращайся, моя маленькая испанка, — прошептал он ей на ухо.
Она отталкивала его, но это не возымело никакого результата. Снова полил дождь; они оба промокли до нитки; и он втащил ее в вигвам.
Он опустил ее на пол и начал стягивать с нее одежду.
— Стоп, стоп! — закричала она. — Прекрати! Не надо!
Он взглянул на нее: она дрожала и была бледна. Ее губы тоже дрожали… он вспомнил свои собственные слова: «Я не обижу тебя». Он не понял: сказал ли он их ей — или они просто пришли ему на память. С чувством упрека к себе самому он отпустил ее и откатился прочь. Несколько минут он лежал молча, стиснув зубы, желая, чтобы утихло его сердцебиение, чтобы прошла боль. В конце концов он встал и пошел к кровати, которую сам себе приготовил.
— Хорошо, — сказал он вслух. — Я буду спать здесь.
Он решил, что даст ей время на то, чтобы привыкнуть к нему, к его присутствию по ночам; и, в конце концов, она будет принадлежать ему.