Василий Васильевич болел тяжело и долго. Николай безропотно принял отцовские заботы по дому: ручным жерновом молол зерно, добывал всеми правдами и неправдами топливо для печи, носил воду и умело ходил за больными. Ольга Николаевна тем временем не отходила от печки, выпекая серые калачи и паклеванки на продажу. Выпечку продавала хозяйка дома, и по ее словам выходило, что вырученных денег уже не хватает не только на муку, но даже на сырое зерно. Чем жить дальше — никто не знал.
— Ежели б вы патоку наловчились варить, то и вам бы и нам на все про все хватало. Патока нынче ох как в цене! — подбивала Ольгу Николаевну хозяйка. О сахаре и меде люди к тому времени уже начали забывать. Патока была единственной доступной сластью, которую добывали из мерзлой картошки.
Последняя отцовская тройка из английского сукна, которой Василий Васильевич очень гордился, пошла в обмен на медный котел. С него все и началось.
Зима пошла на убыль. Надвигалась самая голодная пора, но Николаю теперь вместо одной ржаной шанежки давали на завтрак две. Утром он впрягался в сани и отправлялся в трудную дорогу. За военным городком на окраине Ново-Николаевска он набрел на заброшенный кирпичный завод, который окружали горы бракованного кирпича. Эти побитые кирпичи он и возил на себе. Ему предстояло перевезти больше полутора тысяч штук. Такое количество кирпичей требовалось на постройку специальной печи для варки патоки.
Дорога к заводу была наезжена плохо. Снег осел от тяжести и потемнел. Вязли санки, лямка спадала с плеча, стоило ему споткнуться. А перед домом, возле схода в их подвал, едва заметно росла горка неполномерных, битых кирпичей. Вечером родители жалели его и на колодец посылали Валентину, которая едва успела окрепнуть.
Поутру Николай снова впрягался в свое ярмо, и казалось, он прирос к нему. Наконец всей семьей порешили — довольно. Печь решили ставить по соседству в нежилом щелястом флигеле, который даже залатать было нечем.
Пришла пора звать печника. Отспорив задаток, печник приготовил раствор, разогрел землю, утрамбовал ее и выложил несколько аккуратных рядков пода — фундамента печи. На следующий день Никитины были наказаны за доверчивость — печник пропал.
Хорошо еще, что от него осталось руководство по печному делу и нехитрый инструмент каменщика — кельма и специальный молоток для колки кирпича. Николай взялся самостоятельно выкладывать печь, да не простую, а промысловую, в которую предстояло вмуровать котел с целой системой подводов и патрубков. Но деваться было некуда, и работа пошла. Отец плохо еще держался на ногах, но тем не менее подавал сыну кирпичи и пытался помочь советом. Николай слушал внимательно, но делал так, как сам считал нужным.
Сосредоточенный и хмурый, с лепешками засохшей глины на одежде и на щеках, таким стал мальчик, который совсем недавно представлялся завитым, кудрявым барчуком с бархатным синим бантом.
Особенно трудной и долгой показалась работа, когда Николай выводил, прорубив крышу, трубу. Когда был обмазан последний кирпич, он свалился с крыши в сугроб и готов был заснуть прямо в снегу.
Пришла пора опробовать печь. Николай соорудил на колосниках печи холмик из щепок и пакли, натолкал в топку поленьев и решительно поднес спичку. Все замерли в ожидании. Дым лениво переваливался в топке, рваные хвосты его нехотя искали дымоход, вдруг пламя сильно встало и потекло внутрь печи. Радостное «ура!» огласило флигель. С той поры во флигеле уже никогда не было холодно. Печь ровно гудела, она работала! Эта печь с котлом стала первым «конструктивным» сооружением Николая Никитина, которому шел тогда тринадцатый год.
Бесценна удача первого шага, но это было только начало. Позвали на консультацию слесаря, который объяснил Николаю устройство станка для растирания картошки. Корявые рисунки слесаря, важно именуемые чертежами, Николай долго мусолил в руках. Слесарь ушел, получив за «науку» обед, и на прощание пожелал Николаю удачи.
Николай сосредоточенно прикидывал, с какой стороны приняться за постройку станка. Печь без этого станка что прялка без шерсти.
Основу станка составляла круглая терка — деревянный круглый вал, на котором следовало укрепить зубцами вверх стальные полотна от слесарных ножовок. На вал надевался барабан, который вращался на подшипниках. От барабана к шестеренке, которую предстояло вращать вручную, шел привод, роль которого выполняла велосипедная цепь.
Вспоминая уроки дяди Володи, Николай управился с этим сооружением за неделю, однако заставить станок работать было невероятно тяжело, и он надумал приспособить к станку приводной маховик. Теперь терка раскручивалась так лихо, что казалось, ее ничем нельзя остановить. Но первая же порция картошки поглощала всю накопленную энергию. Раскручивая этот невероятный агрегат, Николай Никитин опытным путем открыл для себя важное правило: мало зарядиться упорством и увеличить продолжительность работы. Для того чтобы дело поддалось, лучше нацелиться на бесконечный срок. Так постигалось искусство терпения.
Забот становилось все больше. Для того чтобы из картошки, растертой в кашу, вымыть крахмал, Николай изготовил многоступенчатый лоток с деревянными чашками-корытцами, по которым самотеком бежала вода. Вручную нужного количества воды не натаскать, пришлось одолжить у хозяйки лошадь.
Николай возил огромную бочку к железнодорожной водокачке и обратно. На перроне Ново-Николаевского вокзала он видел толпы уставших от невзгод и дорог людей, у которых уже не было сил подняться. Смиренные, большие от голода глаза равнодушно провожали уходящие вдаль поезда…
Во флигеле, со всех сторон продуваемом сырым ветром, гудит до поздней ночи раскаленная печь. У топки тринадцатилетний мальчик, он и печник, и механик, и водовоз, и кочегар. Под присмотром Ольги Николаевны в медном котле, брызгая ядовитой пеной, варится в растворе серной кислоты тугой крахмал. У каждого члена семьи свой пост возле печи. Все вместе они упрямо боролись за жизнь.
После многократной очистки патока готова к употреблению. Вкусом она напоминает клеверный мед с едва уловимым посторонним привкусом. Хозяйка ведет на базаре бойкую торговлю. Никитинская патока пользуется хорошим спросом. Заискивая перед умелыми жильцами, хозяйка мечтает покрепче привязать их к печи. Об этом периоде в дневниках Никитина сохранилась такая запись: «Патока не только кормила семью, но даже дала возможность кое-что купить. Мама очень горевала, что у нее нет швейной машинки. Она все шила сама, а на руках уж очень медленно. Поэтому при первой возможности приобрели ножную машину «Зингер». Покупали и перешивали кое-какое старье». В своих записях Николай Васильевич Никитин документально точен и сух. Лишь изредка проскальзывают у него наполненные чувством строчки: «Бедная мама дышит парами серной кислоты, стоя у жаркой печи. Удивительная мама! Она усовершенствовала технологию производства, подобрала все составы и режимы и в течение года изо дня в день стояла у котла. Сколько стараний! И никакого уныния!»
Все труднее удавалось Никитиным сбрасывать по утрам усталость и становиться к печи. Ольга Николаевна при первой же возможности бросила свой пост у котла и занялась любимым своим шитьем. Хозяйка было разгневалась, но вскоре согласилась носить на рынок рубашки, ладно сшитые Ольгой Николаевной.
Не так, как с патокой, но все-таки кормились и даже умудрились уплатить взнос в андреевскую школу, которая неожиданно открылась неподалеку от железнодорожного вокзала. Помимо платы нужно было каждый день приносить в школу полено. Николай вечерами бродил по городу, выискивая гнилую доску или чурбак. Денег на покупку дров теперь недоставало. Он иногда забредал в паровозное депо, где его уже знали и не раз выручали.
В школе царило бурное веселье, неожиданно оживившее его существование, но он никак не мог приобщиться к этой атмосфере. Николай с удивлением обнаружил, что у его сверстников, несмотря ни на какие мировые пожары, продолжается озорное детство, которое, как родник из-под земли, все равно будет бить, каким бы камнем его ни приваливали. Новая школа в сравнении с гимназией выглядела нелепой и смешной. Складывалось впечатление, что взрослые и дети договорились не мешать друг другу жить. Классные комнаты больше напоминали площадки для игр, и однажды Николай, не добыв полена, бросил эту школу без всякого сожаления.