Он вспомнил, как она вбежала в конюшню только что совершенно свободной; она могла прийти бы к нему и раньше, если бы этого хотела. Но она оставалась, ночь за ночью, в господском доме. Оставалась с Гилбертом - ее женихом.
- Вот о чем я думаю, священник, - мурлыкал Гилберт. - Лучше всего, если вы нас повенчаете немедленно.
- Гилберт, не забывайте о своем обещании, - начала было Мария, но суровый взгляд норманна заставил ее умолкнуть.
- Она боится, что у нее может родиться ребенок от сакса, - сообщил Гилберт священнику в конфиденциальном тоне. - Он ее изнасиловал, знаете ли, этот подлый пес!
Мария густо покраснела.
- Не может быть! - снова воскликнул отец Бруно, но уже неуверенным, дрожащим голосом старика. - Его взор торопливо переходил от Марии к Ротгару, к Гилберту, и возвращался обратно.
- Этого не может быть, миледи.
Пальцы Гилберта сжали ее предплечье; издав слабый крик, она упала на него, прижалась к нему, лицом уткнулась в его плечо.
- Этот сукин сын сам хвастался этим передо мной. Разве это не так, Мария? - шептал Гилберт.
- Миледи, что вы скажете на это? - повторил отец Бруно.
- Он.., он изнасиловал меня для своего собственного удовольствия, сказала она. - Ее слова, казалось, падали как комья мерзлой земли на крышку гроба.
- Он на самом деле вас изнасиловал? - в голосе отца Бруно звучало сомнение, которое требовало своего опровержения. Повернувшись к Ротгару, священник сказал:
- Ну, а вы, сын мой?
Она все еще стояла вплотную к Гилберту, послушно подчиняясь его воле, когда он, словно собственник, крепко схватил ее за руку. Что-то всплыло в памяти Ротгара, - отвратительный, растекшийся синяк на ее бледной, мягкой коже почти на том самом месте, где сейчас рука Гилберта сжимала ее руку, но у него в голове не оставалось места для догадок и воспоминаний, у него все кружилось перед глазами из-за уверток ее находчивого и лживого ума. С какой легкостью она перевирала его слова, которыми он клялся защищать ее, и использовала их в своих целях, чтобы приблизить его роковой конец. Как она прижималась к Гилберту...
Какое теперь имело значение - признание перед священником, ведь она была утрачена для него, Ротгара.
- Она может называть это как угодно, - ответил Ротгар священнику. Отец Бруно что-то недовольно проворчал и, сделав несколько шагов, встал между ними. Какое-то странное оцепенение, казалось, обволокло плотным туманом все его тело, его мозг. Он только этому обрадовался.
Мария почувствовала во рту медный привкус крови, но она не могла ослабить крепко сжатых, прокусивших губы зубов. Если она это только сделает, то непременно расплачется, выкрикнет правду, и каждое произнесенное ею слово решит ее судьбу, Ротгара...
- Отлично, - прошептал Гилберт ей на ухо. Он ослабил свою хватку, и она почувствовала, как медленно возвращаются к ней силы. Она твердо стояла на ногах и считала, что ей просто необходимо опираться на него, пока она не обретет достаточно выдержки, чтобы противостоять чувственному взгляду Ротгара.
Слова, всегда они - ее самое мощное оружие. Они, казалось, витали вокруг нее, словно надежда, заставляли щеки покрыться легким румянцем. С каждым произносимым ею словом дверца клетки захлопывалась все сильнее. Гилберт глядел на нее с жадным блеском в глазах.
Она высвободила руку и опустилась на колени перед отцом Бруно. Ротгар с удивлением смотрел на этого человека с седой бородой.
Слова увлекали ее в ловушку, их все больше проскакивало у нее через сознание, обещая найти выход из положения. Но нужно ли так стараться, если, судя по выражению лица Ротгара, он считает, что она отказалась от придуманной ими хитрости.
Значит, она угодила в расставленную ею же самой западню. Но Хью все еще управлял, а Ротгар все еще жил.
Значит, оставалась надежда.
- Не желаете ли выслушать мою исповедь, отец Бруно? - спросила она. - Если бы ей удалось хотя бы на несколько минут остаться наедине со священником, она могла бы ему все объяснить в отношении Ротгара...
- И мою тоже, - поспешил добавить Гилберт. - Мы с ней должны освободиться от всех прежних прегрешений до заключения брака.
- Нет! Только мою одну. - Мария смотрела в упор широко раскрытыми, умоляющими глазами в глаза священника.
- Мария! - окликнул ее Гилберт угрожающим тоном.
- Я просто хочу сказать, что мои грехи таковы, что мне необходимо поговорить о них наедине со священником.
- Думаю, это не пройдет, - сказал Гилберт. Он видел ее насквозь.
- Мы заключаем брак сегодня, Мария, и какие могут быть тайны между мужем и женой?
Отец Бруно беспомощно заморгал. Надеясь, что он целиком пришел в себя, Мария неслышно, одними губами прошептала:
- Нет, прошу вас, только не с ним. Ей сразу полегчало, когда кратковременный, охвативший отца Бруно шок прошел, и, он, казалось, дал ей знак, что понял.
- Ах, нет, не сегодня, отец Бруно...
- Нам еще предстоит доказать, что оба вы можете вступить в брак и что между вами нет кровного родства.
- Что такое? - заорал Гилберт, и на его лице появилось выражение озадаченности. Она попыталась, вся дрожа, получше спрятать свою благодарность священнику и, сложив благочестиво руки, склонила голову.
- У вас могла остаться жена в Нормандии, - объяснял отец Бруно с присущим священнослужителю терпением. - И кто может поручиться, что вы не состоите с этой женщиной в прямом кровном родстве? Тем более во время всеобщего покаяния церковь особенно строго запрещает подобные церемонии...
- Будь проклята ваша церковь!. - заорал Гилберт. - Любой из наших может в этом плане поручиться за меня.
- В таком случае вам грозит лишь короткая отсрочка, - сказал отец Бруно. Слова господина Хью будет вполне достаточно.
Ротгар глухо рассмеялся. Мария обменялась взглядами с Гилбертом; тот отвернулся, будучи, вероятно, не готовым еще рассказать священнику об истинном состоянии здоровья Хью. В глазах священника светился разум.
- Хью еще не до конца оправился от лихорадки, я вам об этом говорила, сказала Мария. - Может, ему потребуется определенное время.., прежде чем он даст свое согласие. Нужно благодарить Бога за это, - поспешила тихо добавить она.