— За исключением одного, — ловко солгал Ротгар. — Лошадь наступила подковой на цепь.
— Вероятно, та же лошадь наступила вам на лицо? — спросила Мария.
— Нет, это дело рук совершенно другого зверя. — Пусть она поразмышляет над его словами. Мария улыбнулась в ответ. Но это была не открытая, откровенная улыбка, а скорее тайная, исподтишка, которая вспыхнула на несколько секунд, только после того, как брошенный в сторону Гилберта взгляд убедил ее, что он ничего не увидит. Руки у нее дрожали — ей так хотелось прикоснуться к нему, утишить боль, причиненную ему ее рыцарем. Ротгар поносил себя, называя себя дурнем, обладающим, тем не менее, весьма живым воображением.
Гилберт стоял, как прежде, рядом с Марией и отрывистым, лающим голосом отдавал приказы своим людям, — посылал одних в погоню за конями, другим поручал устранить тот небольшой ущерб, который причинило конюшне разбойничье нападение.
— Нам, норманнам, часто приходится зависеть от милости наших… зверей, сказала Мария, бросив косой взгляд на Гилберта. — Мы настолько зависимы от них, что когда им удается выйти из-под нашего контроля, нужно наблюдать за их действиями, мобилизуя все свое терпение до тех пор, пока не вернем себе прежнюю власть над ними.
— Ну, а что если такой зверь превращается в негодяя и не пожелает больше исполнять волю хозяина? — поинтересовался Ротгар. Хотя Гилберт чутко прислушивался к каждому их слову, он, казалось, оставался абсолютно равнодушным к тому, что они говорили. Это заставило Ротгара с удивлением подумать, уж не слишком ли много он понял из намеков Марии?
Она развеяла его озабоченность, бросив еще один быстрый взгляд в направлении Гилберта, и лишь потом ответив на вопрос Ротгара.
— Всем известно, что негодяев следует уничтожать. Но к этому нужно подходить с великой осторожностью, чтобы этот негодяй не причинил такого вреда, после которого уже ничего не останется.
Руки ее теребили плащ. Казалось, ее широко раскрытые глаза молили его понять все как следует. Оба они чувствовали себя так, словно вовсе не было этих долго тянувшихся дней, что оба они снова вместе в хижине дровосека. Он прощал ей свои цепи, мутную скуку от пребывания в конюшне, обещанное ею объяснение, которого так и не услышал. Он сжимал в руках кольца цепей; они не были вбиты в стену, и он мог бросить их, намотать на шею этого негодяя Гилберта и сжать их изо всех сил, — его шейные позвонки наверняка бы треснули. В тот момент, когда он был занят этими далеко не святыми мыслями, в конюшню неуклюже ввалился отец Бруно.
— Отец! — Мария первой поприветствовала священника.
Старик священник долго оглядывался в конюшне, и на его лице отразилось откровенное неодобрение. Он остановил свой взгляд на Ротгаре.
— Вы обещали освободить его из курятника, — сказал он Марии.
— Да посмотрите вы вокруг себя, — фыркнул Гилберт. — Разве это похоже на курятник?
Отец Бруно проигнорировал его язвительное замечание, изучая последствия небольших разрушений, цокая в отчаянии языком.
— Упрямые глупцы, — бормотал он сквозь зубы. — Именно об этом я предостерегал вас. Именно этого нужно как можно скорее избежать. Для этого требуется лишь обычный брак.
Мария предупредительно подняла руку, бросив при этом тревожный взгляд на Гилберта.
— Отец Бруно…
— Вот, полюбуйтесь, чего вы достигли из-за своей норманнской гордости. Я видел одного из ваших коней, он хромал, вероятно, вывернул переднюю ногу, наступив на кусок мерзлого торфа. Возле строительной площадки сожгли кучу высушенных дубовых бревен. Ах, вам еще об этом неизвестно? Разве англичанин недостоин жениться на вас?
— Отец Бруно, — в отчаянии умоляла его Мария.
— О какой еще женитьбе англичанина идет речь? — спросил Гилберт, лицо его исказила ужасная гримаса.
Священник наконец сообразил, что в конюшне стоит грозовая атмосфера: паническое выражение на лице Марии, покрытое синяками и царапинами лицо Ротгара, едва сдерживаемая, охватившая Гилберта ярость.
— Нет, ничего, — он продолжал, заикаясь. — Я ничего особенного не имею в виду. Просто это одна из моих мыслей, которую мне не удалось как следует сформулировать.
Мария с облегчением вздохнула, но от нее так и не послышалось никаких подтверждений, что между ней и Ротгаром состоялась сделка, как он, отец Бруно, об этом и предполагал. Ротгар сразу почувствовал, как к нему возвращается разочарование, как оно охватывает всю его душу.
— Забудьте об этом, мой друг, — сказал Гилберт. — Его голос мягко звучал, демонстрируя его притворную веселость. — Она не может выйти замуж за англичанина — она дала такое обещание мне.
— Не может быть! — В вопле отца Бруно потонуло произнесенное шепотом возражение Ротгара.
— Подтвердите, дорогая, ему, что это на самом деле так, — сказал Гилберт.
— Это правда, — прошептала Мария после долгих колебаний, уставившись в земляной пол.
— Может, она кажется сверхскромной, так как договору о нашей помолвке всего несколько дней, — сказал Гилберт, поражая всех, особенно Ротгара, необычной болтливостью. — Никогда не забуду этого славного утра, когда она согласилась, нет, умоляла меня стать моей женой. Я, конечно, мог бы найти и более удобное место для заключения помолвки, чем обычная хижина дровосека, но вы знаете, как ведут себя женщины, — стоит им чего-то захотеть — никакими силами им в этом уже не откажешь.
Сердце Ротгара упало. Когда же этот тип прекратит разыгрывать из себя дурака перед этой женщиной? Разве он только что не размышлял над переменами, которые в ней произошли, после того, как она провела несколько минут наедине с Гилбертом в хижине дровосека? Нет, теперь он знал, чем они объясняются. Она, скорее, сейчас его воспринимала, как ни с кем не сравнимого шута, — ей было достаточно лишь бросить на него несколько выразительных долгих взглядов, произнести несколько тщательно подобранных слов, чтобы вновь соблазнить его, заставить его ей поверить.
Гилберт назвал хижину дровосека их местом заключения помолвки. А это означало, что в то время, когда он считал, что Мария играет свою роль в запланированном ими обмане, Мария с Гилбертом, — нет, он был вынужден зажмурить глаза, плотно сцепить зубы, чтобы только изгнать из воображения подобную картину. Та ночь, которая до сих пор напоминала ему о ее чарах, выходит, для нее было всего лишь развлечением, — она ее использовала только для того, чтобы потянуть время, покуда ее истинный суженый, к своему вящему удовольствию, улаживал все дела.
Он вспомнил, как она вбежала в конюшню только что совершенно свободной; она могла прийти бы к нему и раньше, если бы этого хотела. Но она оставалась, ночь за ночью, в господском доме. Оставалась с Гилбертом — ее женихом.
— Вот о чем я думаю, священник, — мурлыкал Гилберт. — Лучше всего, если вы нас повенчаете немедленно.
— Гилберт, не забывайте о своем обещании, — начала было Мария, но суровый взгляд норманна заставил ее умолкнуть.
— Она боится, что у нее может родиться ребенок от сакса, — сообщил Гилберт священнику в конфиденциальном тоне. — Он ее изнасиловал, знаете ли, этот подлый пес!
Мария густо покраснела.
— Не может быть! — снова воскликнул отец Бруно, но уже неуверенным, дрожащим голосом старика. — Его взор торопливо переходил от Марии к Ротгару, к Гилберту, и возвращался обратно.
— Этого не может быть, миледи.
Пальцы Гилберта сжали ее предплечье; издав слабый крик, она упала на него, прижалась к нему, лицом уткнулась в его плечо.
— Этот сукин сын сам хвастался этим передо мной. Разве это не так, Мария? — шептал Гилберт.
— Миледи, что вы скажете на это? — повторил отец Бруно.
— Он… он изнасиловал меня для своего собственного удовольствия, сказала она. — Ее слова, казалось, падали как комья мерзлой земли на крышку гроба.
— Он на самом деле вас изнасиловал? — в голосе отца Бруно звучало сомнение, которое требовало своего опровержения. Повернувшись к Ротгару, священник сказал:
— Ну, а вы, сын мой?
Она все еще стояла вплотную к Гилберту, послушно подчиняясь его воле, когда он, словно собственник, крепко схватил ее за руку. Что-то всплыло в памяти Ротгара, — отвратительный, растекшийся синяк на ее бледной, мягкой коже почти на том самом месте, где сейчас рука Гилберта сжимала ее руку, но у него в голове не оставалось места для догадок и воспоминаний, у него все кружилось перед глазами из-за уверток ее находчивого и лживого ума. С какой легкостью она перевирала его слова, которыми он клялся защищать ее, и использовала их в своих целях, чтобы приблизить его роковой конец. Как она прижималась к Гилберту…