Наклонная стена будет возведена по окружности всего рва, по его краю, а внутри этой стены будет построена другая, поменьше, в результате чего появится внутренний дворик замка. В мирное время там может пастись скот, а во время войны он станет второй линией обороны, если противник преодолеет ров и первую стену. В самом центре поднимется большая укрепленная башня, замок, с вместительными складскими помещениями на уровне почвы, чтобы сохранить дары природы Лэндуолда и предохранить их от случайного набега мародеров.
После того как Ротгар закончил объяснять, крестьяне долго стояли молча. Потом Уот сказал:
— Значит, норманны будут в полной безопасности, им будет уютно и приятно со своими складами и запасами в них, даже если кто-то предпримет нападение. Ну, а что же ожидает нас, милорд Ротгар?
На этот вопрос ему очень не хотелось отвечать.
— Большой господский дом останется стоять на своем месте. Скорее всего, норманны превратят его в церковь. А ваши хижины снесут…
— Как так? Наши дома?!
— И построят новые, но уже ближе к замку. — Ротгару пришлось напрячь голос, чтобы перекричать заволновавшихся крестьян.
— Новые хижины? — спросил Стиганд, и на его лице вновь появилось выражение, как у глупого щенка. Другие сразу же замолчали.
— Да, — подтвердил Ротгар, обрадованный внезапной тишиной. — Новые хижины с очагом. Норманны умеют отводить дым от костра наружу, поэтому в ваших хижинах стены не будут покрыты сажей. Вашим женам это очень понравится.
— Моя Бесси ни за что не откажется от того, к чему привыкла. Ей не нужно ни новой хижины, ни нового очага, — заворчал недовольно Уот.
— Но у нее не будет другого выхода, придется подчиниться, — сказал Ротгар. — Норманны хотят, чтобы вы жили поближе к замку, чтобы можно было быстро всех нас собрать вместе и защитить замок, если на него нападут.
— Кто, милорд Ротгар? Кто нападет? Этот сукин сын Вильгельм не может напасть на то, что он уже отвоевал.
— Кто-нибудь придет, — сказал Ротгар, вспоминая рассказы о нападениях в прошлом и настоящем. — Кто-нибудь всегда явится.
— Но как же норманнам станет известно о нападении, если у них перед глазами будут стоять высокие стены, через которые ничего не увидишь?
— Они разместят на крыше замка стражу. Этим людям будет все отлично видно, они вовремя бросят клич, чтобы собрать вас всех за толстыми стенами.
— Значит, замок будет выше хижины? — спросил Стиганд.
— Конечно, выше. Выше десятка хижин, поставленных друг на друга, даже двадцати, — пояснил Ротгар. — Все крестьяне снова замолчали, переваривая эту потрясающую новость. Один из юношей по имени Джем, казалось, был весь поглощен изучением круга и проведенной Ротгаром по земле чертой, которая означала реку Лэндуолд.
— Ну, теперь ты все понимаешь, Джем? — мягко спросил его Ротгар.
— Да, — ответил он, но вдруг, покраснев, нахмурился. — Мне кажется, вода в этой канаве… в этом рве… ужасно протухнет, станет непригодной ни для человека, ни для скота. А, что если прорыть глубокую канаву до самой реки и уложить ее дно и стены глиняными плитками? А вот здесь нужно соорудить водослив, чтобы отводить отсюда прогорклую воду. — Он уверенно начертил на земле несколько линий.
— Я сейчас же сообщу о твоем предложении Евстаху, — сказал Ротгар, одобрительно похлопав юношу по спине. Он с любопытством наблюдал за вспыхнувшим у его людей интересом; они толпились возле крута на земле, все разговаривали одновременно, перебивая друг друга, они просто горели от нетерпения выполнять нужную и понятную работу; новые предложения посыпались со всех сторон, и теперь они беззлобно посмеивались друг над другом из-за собственной бестолковости.
Ротгар был недоволен тем, что Евстах так разъярился из-за неоправданно затянувшегося перерыва в работе. Но у Ротгара не хватило решимости, чтобы прервать охватившее всех возбуждение.
Снова раздался нечеловеческий вопль Хью, и тут появился верховой. Конь Гилберта Криспина величественно возвышался над кобылкой Марии, и поэтому, когда норманн попытался поцеловать ее, то чуть не свалился на землю, — он бы наверняка упал, если бы только Мария не простерла свои нежные руки ему навстречу. Ротгар отвернулся, не желая наблюдать за тем, как она льнет к нему, но все же, когда он, преодолев себя, бросил еще один робкий взгляд в их направлении, он увидел лишь их спины. Их лошади перешли на галоп, и Гилберт с Марией резво поскакали прочь.
Гилберт не сводил глаз с Марии. Она вынула руку из глиняного горшочка. Он склонил голову набок, подставляя шею, надеясь, что это средство наконец уймет острую боль. В последнее время ему казалось, что по его жилам течет не кровь, а пробирается огонь, который лишал его сил, ухудшал зрение, терзал его мозг какими-то туманными, невообразимыми образами.
Вот как сейчас, например, когда на какое-то мгновение ему показалось, что рука Марии со сложенными в щепотку пальцами была похожа на треугольную голову змеи; сложенные пальцы — это ее ядовитые кривые зубы, а мазь — извлеченный из растений яд, капающий ему прямо на открытую рану.
Она подносила свои пальцы к его коже, и по их холодному прикосновению к его разгоряченной, теплой шее он определял то место, куда попало острие сакского копья. Он улыбнулся. Должно быть, и Эдит тоже влюблена в него. Зачем ей в противном случае ехать в сопровождении Уолтера в монастырь к монахиням за этой целебной мазью?
Он откинулся со вздохом облегчения, наслаждаясь той заботой, которую проявляла к нему Мария. Что же он будет делать, когда рана совсем затянется и больше не возникнет необходимости втирать в нее мазь? Будет ли она с такой же охотой прикасаться к нему и тогда, когда уже не будет никакого предлога, не будет этой раны? Он, закрыв глаза, представлял себе, как мазь по капле смешивается с потоком крови, а он затем устремляется по всему его телу. И вот наступает благословенное онемение, облегчающее боль, то горение, из-за которого ему иногда хотелось содрать с себя кожу. Выползти из нее, как змея.
Может, именно поэтому ему в голову пришел образ змеи, похожей на руку Марии. Он поспешил избавиться от беспокоящего его образа.
— Не знаю, отчего я испытываю большее облегчение — от этой мази или от вашего прикосновения, — сказал он ласковым голосом. — Могу ли я надеяться, что вы всегда будете проявлять ко мне такую заботу?
— Не каждый день норманнский рыцарь чуть не сваливается на меня на грани обморока, — резко возразила она, но попыталась это сделать в довольно веселом тоне, чтобы он не обиделся из-за напоминания о том, как он самым постыдным образом чуть не утратил равновесие сегодня утром, причем на виду у этой сакской орды.
— Не знаю, что со мной произошло, — проворчал он. — Меня никогда не сбивали с лошади на турнирах, не говоря уж о том, чтобы самому свалиться с седла, не имея на то веских причин. Конечно, его унижение не подействовало бы на него так сильно, если бы его только не засвидетельствовал этот Ротгар, оказавшийся так некстати рядом. Ротгару давным-давно должен был прийти конец, уготованный ему судьбой, но та слабость, из-за которой он чуть не свалился с лошади, повлияла и на мышцы его вооруженной мечом руки.
Мария тщательно вытерла пальцы куском шерсти, заткнутым в сакский пояс, который она в последнее время пристрастилась носить. Пояс, конечно, был ей к лицу, хотя, вполне очевидно, он предназначался для более полной, чем она, женщины. Он мягко сползал на ее бедра, подчеркивая ее стройную талию. С пояса свешивался кинжал, — чудесная игрушка, украшенная драгоценными каменьями. Он свисал с изгиба пояса у талии, касаясь ее заветного соблазнительного треугольника. Как только он преодолеет эту удивительную слабость, которая одолевала все его члены, он тут же казнит Ротгара Лэндуолдского прямо на глазах у местных жителей. Потом Мария, несомненно, переборит отвращение, которое она испытала от прикосновения этого сукина сына сакса, и ему, Гилберту, будет предоставлена полная свобода направиться по указываемой кончиком кинжала дорожке прямо к заветному местечку.