Он не видел глаз Марии с того момента, как опустился перед Хью на одно колено.
— Я привезла здесь кое-что из еды, немного вина, чтобы вы подкрепились, сказала она, отвязав небольшой узел. Если взять его у нее из рук, то он непременно должен был поднять на нее глаза.
Он продолжал похлопывать жеребца по широкому носу.
Хотя узел и не был тяжелым, рука Марии дрожала от напряжения, держа его на весу. Уолтер взял его и передал Ротгару. Он засунул его под мышку. Даже не оглянувшись, он пошел навстречу солнцу, его длинноногая фигура удалялась безвозвратно, а на душе у нее было не по себе от такого решительного, неожиданного ухода.
Он ушел. Вот и все.
Мария принялась отдавать распоряжения перед возвращением отряда в Лэндуолд, пытаясь одновременно убедить себя, что она и не рассчитывала ни на благодарность, ни на понимание со стороны Ротгара. Но почему же тогда какое-то болезненное ощущение внутренней пустоты так тревожило ее? Может, она считала оскорбленной свою гордыню тем, что побежденный сакс даже не захотел взглянуть на нее в последний раз перед тем, как уходил из ее жизни навсегда.
Но уязвленное тщеславие не могло объяснить ей, почему усиливалось чувство утраты, на душе было пусто при мысли, что она уже его никогда не увидит.
Может, когда утрачиваешь то, что принадлежит тебе по праву рождения, начинает казаться, что пределы твоих бывших владений сужаются. Вскоре Ротгар уже стоял на границе Лэндуолда, а он еще так и не успел выбрать путь в новой жизни. Наиболее разумным было идти на север — дикая страна валлийцев обладала двумя преимуществами, — там было много мест, где можно было скрыться, к тому же местные землевладельцы, построившие надежные укрепления, ни за что не желали допустить к себе Вильгельма. Если идти на восток, то попадешь на земли Кенуика, которых он когда-то так страстно желал. Маршрут на восток — это выбор для глупцов; в этом направлении простирались земельные участки Лэндуолда, и у него не было никаких иллюзий в отношении своей будущей судьбы, стоит рыцарям Марии поймать его на ее территории. Она сделает все, чтобы подавить очаги недовольства.
Зажмурившись от ярких лучей солнца, оказавшегося у него слева, он сделал шаг по направлению к северу, а затем, глубоко вздохнув, повернул и зашагал на восток, туда, где среди деревьев поблескивала водная гладь реки Лэндуолд.
«Я лишь загляну к Генриху и Хелуит, — пообещал он себе, — и после этого уйду».
И снова, казалось, прошло совсем немного времени, а он уже стоял перед новой границей: здесь начинался лес, который служил отметкой земельного участка Эдвина. Он его так старательно расчистил несколько лет назад. Ротгар помогал ему тащить волов, а Эдвин обрубал корни пней. Генрих, несмотря на свое малолетство, собирал в кучу небольшие камни, а Хелуит, вооружившись мотыгой, тщательно рыхлила землю. Занимаясь этой тяжелой работой, дюйм за дюймом освобождая эту землю от переплетенных корней, они сумели расчистить с дюжину акров от растительности и камней, что позволило Эдвину вскоре превратиться в процветающего собственника. Отец Бруно торжественно освятил его участок и выдал Эдвину пергаментную бумагу, подтверждающую его, Эдвина, право на него.
Ему показалось, что земля Эдвина слегка вздрагивает под холодными косыми лучами солнца. То здесь, то там пробивались молодые ростки, — их первые мятые коричневатые листочки свисали с хилых стеблей. Непрошеные сорняки наступали, подкрадывались незаметно, словно капли дождя, прорывающиеся через крону деревьев, стараясь замочить сухое местечко под деревом.
Ленивый пес Эдвина, слишком поздно заметив появление Ротгара, лениво залаял. Деревянная дверь, распахнувшись, приглушенно стукнулась о плетеные стены мазанки, и из нее выбежал маленький Генрих, который, увидав Ротгара, резко затормозил.
— Папа? — сказал он точно так, как тогда, во дворе дома Лэндуолда, но на сей раз в голосе его чувствовалась легкая зависть, желание подчиниться, принять все, как есть, а это говорило о том, что он знает правду.
— Нет, Генрих, — сказал Ротгар.
— Дядя Ротгар, — разочарованно протянул он. Из дома вышла Хелуит. Она погладила сынишку по голове, чтобы успокоить его. Мальчик, резко повернувшись, зарылся лицом в юбках матери.
— Я тоже могла ошибочно принять тебя за Эдвина, если бы ты только не стоял в тот момент, когда я тебя заметила. Но увидев тебя так близко, я чуть не потеряла сознание.
— Я бы, конечно, этого не допустил, но от меня мало что зависело в тех обстоятельствах, — ответил Ротгар.
Лицо Хелуит помрачнело.
— Ах, Ротгар, его больше нет. Нашего Эдвина нет больше на этом свете.
Он быстро подбежал к ней, чтобы поддержать ее, тихо проклиная норманнов, и обнимал обеими руками незаконную семью своего брата.
Переводить взгляд с Ротгара на Эдвина было все равно что сравнивать чье-то лицо с его отражением в реке Лэндуолд, но только до той минуты, когда постоянная улыбка не искажала черты Эдвина. Только в этом случае становилось заметным различие между ними, тем, кто был рожден в обход закона на соломенном тюфяке пастушки по имени Анна, и тем, кто появился на свет в роскошной, просторной кровати жены старого сеньора Этефледы.
Молодой Ротгар, законный их наследник, никогда не чурался постоянной тяжелой работы по дому, он не знал, что такое муки голода, и вырос высоким и сильным мужчиной. Эдвин, так и не признанный стариком Ротгаром, никогда не смог дотянуться своим ростом ни до брата, ни до отца. Тяжкий труд почти в младенческом возрасте сгорбил его плечи, а с приходом каждой зимы у него становилось на один зуб меньше.
Только после смерти старика молодой Ротгар узнал о существовании Эдвина. Он был слишком гордым человеком, чтобы принять дары, которыми был готов его осыпать Ротгар, — он попросил у него только вот этот участок земли, который предстояло еще расчистить.
Когда Ротгар объявил о своем намерении выступить на защиту Англии, Эдвин упросил его взять с собой.
— Правда, у меня теперь есть что терять, свою землю, — с гордостью сказал он, оглядывая свой участок в несколько акров.
В эту минуту Генрих что-то пропищал. Он попытался ему улыбнуться, ободрить его улыбкой, чтобы отвлечь внимание ребенка от матери, рыдавшей на его плече. Голубые глаза Генриха, слишком серьезные для пятилетнего карапуза, встретили взгляд Ротгара с детской беспечностью. Вырвав руку из руки Хелуит, он быстро побежал в поле и скрылся в лесу. Ротгар был уверен, что теперь Генрих никогда не перепутает его с Эдвином.
— Как умер Эдвин? — наконец спросила Хелуит.
— Я мало что знаю, — ответил Ротгар. — При Гастингсе он сражался рядом со мной. Плечо его пронзило копье, но рана, судя по всему, не была смертельной. Но больше я его не видел, так как меня самого ранили и вынесли с поля боя. До тех пор, покуда я не увидел тебя там, во дворе, я все еще надеялся…
Хелуит освободилась из объятий Ротгара и стала вытирать слезы.
— Они все забрали у нас, Ротгар, они лишили нас всякой надежды. Но, слава богу, они отпустили тебя на волю, не причинив особого вреда.
Ротгар молчал.
— А это что такое, Хелуит? — спросил он, показывая на синяки.
Она замолчала, ушла в себя. Наконец сказала:
— Он называет это моей отметиной. Я должна благодарить его, — за то, говорит он, что ему очень нравится моя кожа и что он лишает себя большого удовольствия покрыть ее всю шрамами раскаленным металлом из-за моей постоянной неуступчивости. Когда эти синяки пройдут, он пообещал поставить другие.
— Кто этот человек? — закричал Ротгар. — Я убью его, клянусь.
Слабая улыбка тронула уголки ее губ.
— Он раздавит тебя как червяка, на которого неосторожно наступила копытом лошадь.
— Гилберт, — назвал Ротгар имя, ни на йоту не сомневаясь в своей правоте. Это слово пронзило его мозг, оно раздражало его, так как у него перед глазами сразу возникала другая картина — вот он, высокий, худой, беспомощно лежит на спине, а этот ухмыляющийся норманн отдает приказ: «Проколи его мечом, — от этого его глаза загораются злобной радостью».
— Я не назову его имени, — сказала Хелуит. — Я поклялась убить его собственными руками, а тебе нужно держаться подальше от наших мест.