Картина, которую она увидела, заставила ее издать нечленораздельный вопль, и она принялась яростно двигать ногами, чтобы освободиться от сгорбленного, с вожделением глядевшего на нее Ротгара.
Он на самом деле неуклюже сидел, а верхняя обнаженная часть его тела покоилась в полулежачем положении на покрытом соломой полу. Стоило ли удивляться его вожделению, если ее широко раскинутые ноги лежали у него на покрытом волосами теле, на них не было чулок, а платье ее задралось самым непристойным образом.
Вновь завопив, она все же сумела освободиться от его хватки и кое-как встать на ноги. Ротгар, вскинув голову и приложив к уху ладонь, сказал:
— Кажется, у меня появились мыши.
— Мыши? — взвизгнула она, ничего не соображая.
— Ну, опять этот звук. Не бойтесь, миледи, я вас спасу от их посягательств. — Подняв бурдюк в притворном приветствии, он поднес его к губам, поднимая все выше и выше, а затем потряс им.
Любому дураку было ясно, что в нем ничего не осталось.
— Вы пьяны!
— Да, пьян, — согласился он, ужасно довольный своим состоянием. — Но это ваша вина.
— Моя? — На сей раз она сама поняла, что пищит, словно мышь.
Хотя она стояла перед ним одетой, а на нем, кроме штанов, ничего не было, он чувствовал себя здесь гораздо уютнее, чем она. Он небрежно развалился перед огнем. Он не спускал с нее глаз, — полусонных, хитроватых, в которых сквозило… желание.
Мария машинально схватила плащ и завернулась в него. Он даже не сдвинулся с места, но его дернувшиеся вдруг губы хотели, видимо, сказать, что все ее попытки скрыть от него свое тело, были напрасны, что он уже вполне насладился и мог позволить себе далеко не один, и далеко не случайный взгляд.
— Вы хотя бы оставили мне немного вина?
— Конечно, оставил, причем старательно смешал его с водой, — ответил Ротгар, наклоняясь над стоявшим возле огня горшком. — Отличное вино, но его ведь очень много в Лэндуолде. Зачем нужно было ехать за этим в такую даль?
— Я приехала, чтобы предупредить вас об ужасной опасности, — сказала она. — Однако принимая во внимание его полную беззаботность и вспоминая, как он стоял перед ней, сжимая в руках острый топор, она подумала, что предпринятые ею усилия напрасны.
— Предупредить меня? Но вы явились сюда и сразу упали в обморок.
— Нет, я не падала в обморок! — возразила Мария. — Вы ударили меня по голове топором!
— Да вы что?! Если бы я это сделал, то размозжил бы вам голову, как тыкву, и вы бы не стояли сейчас передо мной, жаждая моего вина и бросая на меня похотливые взгляды. — Его наглость лишила ее дара речи. — Ужасная опасность? повторил Ротгар, словно разговаривая сам с собой. — Если бы это было так, то мне на самом деле пришлось бы туго. Лезвие моего топора так глубоко ушло в косяк двери, что мне придется до утра возиться с ним, чтобы извлечь его оттуда. Ваше «предупреждение» лишило меня оружия, и теперь я становлюсь легкой добычей для любого желающего со мной разделаться. К тому же, пытаясь не размозжить вам череп, я мог запросто остаться калекой на всю жизнь. Вот, полюбуйтесь.
Задрав ногу, он пошевелил своей ступней перед ее носом. Может, его лодыжка на самом деле немного распухла — ей было трудно судить, так как ее взор против ее воли устремился вдоль его ноги, к самому паху.
Мария услыхала короткий, громкий смех, когда он наконец понял, на какой части его тела сосредоточилось ее внимание. Он выпрямился, штанина снова скрыла всю ногу, а собравшиеся возле его глаз насмешливые морщинки еще больше подчеркивали во взгляде что-то чувствительное, что-то первобытное. — в нем что-то затаилось, что-то настороженно ждало. Каждый квадратный дюйм на ее теле, каждый волосок, казалось, задрожал в ответ на этот вызывающий взгляд.
— А теперь я выпью свое вино, — пробормотала она, торопливо отворачиваясь от него, чтобы он не заметил похотливой реакции, отразившейся в ее глазах. Она присела возле огня и начала шарить руками в поисках горшка. Она тут же одернула их, нечаянно прикоснувшись пальцами к раскаленному металлу. Потом она все же взяла его в руки, поднесла к губам, несмотря на обжигающую его теплоту и толстый слой сажи, и радовалась этим неудобствам. Она была готова сделать все что угодно, — только бы усмирить незваный порыв, настойчиво влекущий ее все ближе к нему.
— Мария. — Его шутливость и веселость пропали. Он бесшумно подошел к ней и сел рядом на корточки.
Горшок дрожал в ее руках.
— Я и не предполагала, что у вас здесь топор, — прошептала она.
— Но это же хижина дровосека, Мария. — С невыразимой нежностью он, взяв ее рукой за плечо, повернул к себе. Теперь она сидела прямо напротив него. В его глазах пропал хмельной блеск, в них появилось какое-то серьезное, торжественное выражение, словно он хотел изучить каждый сделанный ею шаг, каждое произнесенное ею слово, чтобы постичь их тайный, скрытый смысл.
— Ну-ка расскажи мне все об этой ужасной опасности, — сказал он.
— Гилберт. — Она больше не могла выговорить ни единого слова, весь ее рассудок был поглощен изгибом его губ, когда он разговаривал с ней, его всклокоченной бородкой.
— Я так и думал. — Он, сосредоточив все свое внимание на огне, потянулся за поленом, затем длинной палкой разгреб раскаленные угли, и пламя вновь взвилось вверх, — в хижине стало светлее и жарче. «Значит, не только она со всем пылом отвечала на знаки его внимания», — подумала Мария. Вдруг она почувствовала, что ей слишком жарко. Она сбросила на пол плащ. Потом громко сказала:
— Гилберт поклялся сегодня утром приехать сюда и отрубить вам голову. Он хочет превратить ее в рождественский подарок для Вильгельма.
Ротгар задумчиво глядел на огонь.
— Мне нужно было предупредить вас, — продолжала она, охваченная внезапным отчаянием от того, что он наконец осознал всю опасность ее положения. — Я не могла допустить, чтобы вы, принимая смерть, думали, что я нарушила данное вам слово.
— Вы уверены, что Гилберту удастся взять надо мной вверх?
— Конечно, удастся. Он прибудет сюда в полной рыцарской амуниции, Ротгар, у пего есть пики, булавы, цепи. А вы сами только что сказали, что у вас нет оружия, кроме топора. — Она должна заставить его понять. — На самом деле, было бы лучше, если бы вы спаслись бегством, но раз вы себя покалечили, то придется остаться здесь и защищать себя чем попало.
Он громко рассмеялся.
— Мне, конечно, не стоило тратить столько времени на пустые разговоры с таким горьким пьяницей. Всю ее, казалось, терзал яростный гнев; она злилась на себя за то, что позволила себе растаять как жаждущая любви дурочка от его подогретых алкоголем нежных слов и подчеркнутого внимания; она злилась на него за то, что он опустошил весь бурдюк, не заботясь о том, в каком опасном положении оказался.
Он покачал головой.
— Боже, почему вы всегда такая серьезная?
— Но ведь вы сами сказали, что вам потребуется много времени вытаскивать топор. Вы сказали, что стали почти калекой. — Она показала на его лодыжку. Гилберт, конечно, не протрезвеет до восхода солнца, но вам нужно приниматься за дело немедленно.
— Мария, неужели никто прежде вас не поддразнивал?
— Поддразнивал? — переспросила она, опасаясь, что неверно поняла смысл сказанных слов.
— Да, поддразнивал, подтрунивал, шутил.
— Как можно шутить, когда ваша жизнь под угрозой, а ваши мозги насквозь пропитаны вином? — По собственному опыту Мария знала, что пьяные мужчины обычно шумят и смеются, рассказывают друг другу о своих героических подвигах, их темперамент переливался через край, и они, как правило, утрачивали контроль над собой. Здравомыслящие женщины в такие моменты стремятся уйти куда-нибудь подальше. Но веселый, добродушно поддразнивающий пьяница? Нет, такое просто невозможно.
И псе же, один из них сидел рядом с ней на корточках, в его голубых глазах отражалось пламя, поблескивали веселые искорки, а постоянно расплывавшиеся в улыбке уголки губ свидетельствовали о его чувстве юмора.