— Ротгар! Я… умоляю тебя. Сдержи данную клятву.
Он говорил так тихо, что Ротгар едва его слышал. Аббатиса прошептала что-то на ухо Марии, и она, высвободившись из его объятий, пошла за монахиней. Они вышли из комнаты. Разговор Предстоял между двумя мужчинами.
— Ты наверняка поступил бы так с собакой, которая наелась гнилого мяса. Гилберт тяжело дышал, его голос сильно ослабел. Я слышал, что сказала монахиня. Нет никакого смысла жить такой жизнью, которую она мне уготовила. Но я могу с гордостью умереть, получив последний, смертельный удар от такого человека, как ты, господин Ротгар, Ротгар Лэндуолдский.
— Не стоит до такой степени унижать себя, — ответил Ротгар, выражая искреннее удивление такой формой обращения к нему со стороны норманна.
— Нет большого унижения в том, чтобы признать победителя победителем, сказал Гилберт.
Ротгар явно колебался, не зная, как ему поступить. Его представление о милосердии настойчиво заставляло его помочь норманну, но его всего охватила какая-то странная слабость, словно дух мести переполнял его только тогда, когда Марии угрожала опасность, и покидал его, когда она находилась в полной безопасности. Голова у него болела от нанесенного Гилбертом удара. Его нога дрожала от нанесенной этим норманном раны. Он, конечно, не проявит к Гилберту никакого милосердия, если только найдет в себе достаточно сил, чтобы нанести ему последний, смертельный удар.
— Прошу тебя, — прошептал Гилберт, не понимая колебаний Ротгара. — Речь идет о проявлении ко мне доброты, которой я, конечно, не заслужил.
Ротгар не мог найти слов, чтобы сказать ему о своем намерении исполнить его просьбу. Он просто кивнул, умоляя Бога придать ему сил, ужесточить разящую его руку.
Опасаясь, как бы удар не получился неловким, не соскользнул по железной поверхности кольчуги, Ротгар изо всех сил вогнал меч в сердце Гилберта. Послышался резкий выдох, кровь забила слабым фонтанчиком, а потухающие глаза Гилберта говорили о том, что на сей раз Ротгар не промахнулся.
Он постоял немного перед норманном, пытаясь понять, для чего нужна Богу душа такого человека, как Гилберт Криспин.
— Я люблю тебя, — прошептала Мария, когда он вышел из кельи, которая стала местом казни для Гилберта.
Вдруг он почувствовал прилив диких, первобытных эмоций. Не обращая внимания ни на стоявшую рядом преподобную матушку, ни на столпившихся возле двери монахинь, он, наклонив голову, крепко поцеловал ее.
Когда наконец он оторвал губы после продолжительного страстного поцелуя, он почувствовал, как кровь закипает у него в жилах, как затуманивается здравый смысл. Он сказал:
— Пошли отсюда. Нельзя оставаться под этой крышей с теми мыслями, которые мечутся у меня в голове.
— Прошу тебя, Ротгар, давай вернемся в Лэндуолд!
Сердце у Ротгара упало. Опять Лэндуолд. Между ними всегда будет стоять Лэндуолд.
— Может, на короткое время, — ответил Ротгар, выражая свое согласие, чтобы только скрыть захлестнувшую его печаль.
— Во всяком случае, не слишком долго, — сказала Мария. — Мне нужно объяснить все Хью, чтобы он понял и не гневался на меня, когда мы вместе уедем и будет искать собственный дом. Только после этого мы сможем покинуть Лэндуолд.
Ротгар почувствовал, как воспрянул духом, но все равно нужно ее еще раз предостеречь. — Нам предстоит преодолеть немало препятствий. А это может оказаться ужасно трудным делом.
— Да, очень трудным, — согласилась она.
— Ротгар, — окликнула его аббатиса, когда они выходили из комнаты. — Могу ли я надеяться, что это будет последняя женщина, которую вы умыкаете из монастырских стен?
— Абсолютно точно, преподобная матушка. — Он улыбался, глядя на Марию. — Я не имею права вызывать у нее приступа ревности. Она слишком хорошо овладела искусством приготовления «целебных снадобий».
— И не только им, — подхватила, блаженно улыбаясь, Мария.
Эпилог
Ястреб парил высоко в небе, делая медленные, ленивые круги, оглашая окрестность пронзительными резкими криками. Мария, прикрыв ладонями глаза, наблюдала за ним, ей так хотелось поменяться с птицей местами, позаимствовать у нее ее острое зрение, тая как ее глаза уставали от бесплодного разглядывания далекого горизонта. Семь дней, две недели, и вот уже прошло целых два месяца. Храни, Боже, Ротгара и Хью.
— Мария! — визгливо закричала Эдит, заботливо поглаживая себя по животу, что она теперь делала постоянно с того времени, как у нее прекратились месячные. Голос у нее дрожал от возбуждения. — Вернулся Фен!
Мария резко обернулась, вглядываясь туда, куда указывала Эдит. Да, это на самом деле был Фен, его легкая фигура, казалось, скользила, над почвой, не дотрагиваясь до земли, прокладывая себе путь вперед. Потом она увидела отразившийся от сверкающей кольчуги солнечный луч, услыхала нетерпеливое, резкое ржание голодной лошади, учуявшей близость своей конюшни. Два всадника один с волосами каштанового, как и у нее, цвета, а другой с шевелюрой развевающихся на ветру рыжевато-коричневых волос, запутавшихся в его такой же огненно-рыжеватой бороде. Вероятно, она на самом деле превратилась в ястребицу, судя по тому, с какой скоростью летела она, не чуя под собой ног, через весь замок и мост через ров, навстречу Ротгару. Вероятно, у нее отросли сразу десять рук — так жадно она обнимала ими Ротгара, который, подняв ее на руки, усадил перед собой в седло. Она все крепче прижималась к нему, сердясь на кольчугу, которая прикрывала от нее его обнаженное тело, и одновременно благословляя ее за то, что она спасла ему жизнь для нее; она ворошила его длинные волосы, полагая, что была права тогда в ту далекую, словно вся прошедшая жизнь, ночь, когда подумала, что спадающие до плеч волосы будут ему к липу; она поглаживала ладонями его бороду, осыпая его поцелуями. Она чувствовала его сильные руки, которые, словно железными клещами, обвили ее за талию.
— Поосторожней, сестра, — предостерег ее Хью, несмотря на то, что сам наслаждался таким же бурным приемом, оказанным ему Эдит. — Будет неловко, если Вильгельм узнает, что Ротгара задушила в своих объятиях женщина, когда еще чернила на его помиловании не высохли.
— Значит, он его помиловал? — Хотя этот день, несомненно, должен был стать самым счастливым в ее жизни, Марии с трудом удавалось сохранять спокойствие духа. — А одобрил ли он брак между нами?
— Да, хотя, конечно, нам пришлось отдать ему немало золота, чтобы переубедить его, — ответил Ротгар. — Конечно, ему было от этого не по себе, но живые деньги все же перевесили все остальное. Вильгельм, конечно, считает Англию весьма ценным для себя приобретением. — Ротгар порылся в седельной сумке и извлек из нее пергаментную бумагу, смятую, с обвисшими краями из-за длительного путешествия на потной лошади под жарким летним солнцем. Написанные жирными чернилами строки, какие-то таинственные завитушки, украшения сообщали, что Марии предоставлено право выйти замуж за сакса, и гарантировали им подорожные для беспрепятственного передвижения по территории всей Англии.
Теперь они могли уехать из Лэндуолда. Теперь они могли попрощаться с Хью и Эдит. Ну, а теперь к замку, к этому недавно завершенному замку, такому неприглядному снаружи, но удивительно приспособленному изнутри к повседневной жизни.
О, с какой радостью она бы ехала рядом с Ротгаром, высоко подняв голову, испытывая такую сильную к нему любовь. Да, теперь они могли покинуть Лэндуолд, но все же какая-то маленькая частичка ее сердца будет постоянно ныть из-за тоски по тому дому, который она могла бы иметь.
— У меня тоже есть бумага, — сообщил Хью. Эта новость отвлекла Марию от мрачных мыслей.
— Но тебе не нужно прощение, Хью.
— Этот пергамент для тебя. Пораженная известием, Мария взяла в руки документ.
— Смелость твоего брата проявляется не только на поле боя, — сказал Ротгар. — Хью осмелился признаться Вильгельму в том, что с ним произошло и как ты здесь в Лэндуолде управлялась одна, когда его лечили.
— Твой сакс, по-моему, отличается сверхскромностью, — вмешался Хью. — Я также сообщил Вильгельму, что нам никогда бы не видеть вот этих прочных стен, если бы Ротгар не мобилизовал на строительство всех местных крестьян. Не забыл я рассказать ему о том, как Ротгар спас нас от верной засады на лесной опушке возле хижины дровосека, как он организовал нашу оборону после предательства Уолтера и Филиппа.