На почве адата и новых, более гуманных принципов не раз разыгрывались тяжелые драмы. Если, по обычаю, предстояло выполнить священный долг горцу, уже тронутому более культурными началами, но еще цепко держащемуся за вековые традиции, то в душе его возникал сильный разлад.
Известный путешественник граф Муравьев рассказывает, между прочим, следующую историю.
Недалеко от Пятигорска, в одном ауле, жили два брата; они бывали часто в Пятигорске и относились с глубоким уважением к тамошнему окружному начальнику, которому они были многим обязаны.
Младший брат был обручен с девушкой из того же аула, но отец ее вдруг взял свое слово обратно и хотел выдать дочь за другого горца. Старший брат, как глава семейства, прискакал к начальнику с просьбой помочь делу и не допускать отца девушки нарушить слово.
– Удержи его, – сказал молодой нукер, – иначе это будет бесчестие для нашего семейства.
– Я не имею права и не хочу вмешиваться в семейные дела, – ответил ему начальник.
Горец, не удовлетворенный ответом, уехал в свой аул. Прошло несколько дней, и нукер, мрачный, как ночь, снова явился к начальнику.
– Все кончено, – сказал он, – невеста моего брата выдана замуж; я пришел спросить у тебя, как у нашего начальника, позволения убить ее мужа.
– Ты знаешь сам, – ответил тот, – что я не могу тебе этого позволить.
– Знаю, – сказал горец, – но я хотел только тебя о том предупредить для успокоения моей совести, потому что, живя при тебе, был тобою доволен и обещал всегда тебя слушаться; итак, я теперь чист перед тобою, предупредил тебя; теперь пойду убью врага, а там за Кубань в абреки.
– И потом придешь воевать против меня с абазехами, – с негодованием заметил начальник, – за мою хлеб-соль! Хороша благодарность! Я уже заметил, что тебя сманил султан их, приезжавший из-за Кубани к нам на воды.
– Нет, никто не мог бы сманить меня, – с жаром ответил юноша, – и я всегда буду тебе верным, но не могу оставаться в ауле: кровь на нашем семействе; каждая девушка нас осмеет, и никто не пойдет ни за меня, ни за брата. Я непременно должен убить недруга.
И, несмотря на увещания, он ушел с твердой мыслью выполнить свой кровавый план.
Но его уже коснулась иная жизнь, ему стали понятны законы любви, милосердия и прощения; в молодой душе началась тяжелая борьба старых и новых принципов: то любовь к начальнику одерживала верх, то вспыхивало сознание долга, наложенного обычаем. Наконец добрые чувства одержали верх, но, измученный, в тоске, мучимый угрызениями совести оттого, что он не выполнил адата, горец не в состоянии был оставаться в ауле и пришел к своему начальнику, где и слег в горячке.
– Вот до чего довела любовь к тебе, – сказал он, лежа в госпитале, – я умираю среди чуждых мне христиан; выведи меня отсюда и дай мне умереть в горах.
Чтобы успокоить больного, его отдали на руки единоверцев, и молодые силы победили его болезнь, но на всю жизнь на лице его запечатлелась глубокая дума, и нога его больше не ступала на почву родного аула. В этом случае мы имеем пример человека, значительно уже отставшего от своего и познакомившегося с иным миром, но в горах заветы старины стоят твердо до сих пор, а каких-нибудь сто лет тому назад горец и помыслить не мог отказаться от дела, раз последнее вызывалось адатом. Отказывались только трусы, малодушные и ничтожные в нравственном отношении людишки, лица же с характером, с понятием о долге выполняли последний с сознанием своего достоинства и, со своей точки зрения, были правы.
Не следует забывать, что обычай кровомщения сложился еще в те времена, когда горские общества не имели никакой организации. Старики ведали лишь дела общины, предоставляя каждому члену ее в частных делах поступать как заблагорассудится; в распри, семейные дела и проч. никто не вмешивался до тех пор, по крайней мере, пока эти частные дела не мешали общественным интересам. При таком порядке вещей, разумеется, должен был воцариться полный произвол: богатый и сильный мог безнаказанно угнетать бедного и слабого, нахальный – скромного и т. д., зная, что никто с ними ничего не поделает; вот тут-то месть за оскорбление или убийство и являлась несколько сдерживающим фактором; это, в сущности говоря, был мир на ножах и постоянно оставаться в таком положении не мог, а потому в народе понемногу выработался своеобразный кодекс с массой параграфов, устанавливавших законность мести в тех или других случаях. Войдя в обычай, этот кодекс сделался непреложным законом и, как это ни странно, явился сдерживающим элементом среди горцев.