Целую неделю продолжалось расследование. Обвинения Резанова подтвердились. Закончив опрос офицеров, генерал–майор Кошелев сказал Крузенштерну:
— Я вынужден передать свое заключение иркутскому генерал–губернатору, а он передаст его государю. Поведение офицеров я определяю как бунт против государя в лице его полномочного представителя.
Иван Федорович испугался. Помимо военно–морского суда ему угрожало немедленное отрешение от должности. От имени всех офицеров он повинился перед генералом Кошелевым и стал уверять, что все раскаиваются в неприятном происшествии и готовы принести глубочайшие публичные извинения чрезвычайному послу и начальнику экспедиции и впредь почитать его права как верховного своего начальника.
Только Резанов мог остановить расследование, угрожавшее Крузенштерну неприятностями. И здесь он совершил ошибку. Он согласился простить своих оскорбителей и обидчиков. Он думал, что поступает в интересах дела.
Офицеры в парадной форме явились перед Николаем Петровичем Резановым. В присутствии генерал–майора Кошелева и майора Скрупского они почтительно просили у него прощения.
— Хорошо, истина восстановлена, забудем старое, господа. Будем жить в мире. Я прошу генерала Павла Ивановича прекратить наше постыдное дело… А вы, Петр Иванович, зачем вы здесь? — увидел Резанов среди офицеров лейтенанта Головачева. — Вы ни в чем не виноваты. Во время плавания ваша поддержка и сочувствие врачевали мою душу и сердце… Я благодарен вам, господин лейтенант, вы благородный и честный человек.
— Зачем вы меня хвалите, ваше превосходительство? — с тоской произнес лейтенант Головачев. Он покраснел, на глазах выступили слезы. Он был впечатлительным и совестливым человеком и подумал, что нарушил правила товарищества и обесчестил себя в глазах офицеров.
Николай Петрович заметил, что офицеры с ухмылкой поглядывают друг на друга, и понял, что совершил ошибку.
В тот же день Резанов обратился с письменным прошением к генералу Кошелеву судебное дело приостановить.
Не простил Резанов подпоручика гвардии Федора Ивановича Толстого — уж слишком его поведение было вызывающим и оскорбительным. И подпоручик был снят с корабля и направлен в Охотск и дальше в Петербург через всю Сибирь.
На опального подпоручика Федора Толстого Крузенштерн очень надеялся. Теперь он не один. У графа Толстого много высокопоставленной родни, и она вступится за провинившегося. Ведь устроил же кто–то такого лоботряса в посольскую свиту! Крузенштерн понимал, что заступиться за графа можно, только замяв неприятное дело.
18 августа на корабль было погружено все необходимое. «Надежда» была готова к плаванию в Японию. В тот же день мореплаватели вышли из порта в Авачинскую губу, где снова отдали якорь. С 19 по 20 августа наливали промытые водой бочки из источника, впадавшего в Авачинскую губу и отстоявшего от корабля на полмили. Перевозили с берега порох и провизию.
21 августа Резанов вернулся на корабль. Командир Крузенштерн отпраздновал этот день с особым великолепием. За торжественным обедом присутствовал и генерал Кошелев с офицерами своего полка.
В продолжение стола за здравие их превосходительства Резанова и Кошелева сделано по одиннадцати пушечных выстрелов. В четыре часа, когда императорский посол оставил корабль, возвратясь на берег, выстрелили еще одиннадцать раз. Матросы, разойдясь по реям, кричали «ура». Видимо, радости Ивана Федоровича не было конца. Да и было чему радоваться провинившемуся командиру.
25 августа Резанов оставался еще на берегу. Он дописывал бумаги, отправляемые в Петербург. Последнее письмо было к императору Александру.
«Донося вашему величеству из Бразилии о случившемся между мной и морскими офицерами несогласии, наказывались мы среди всего пути нашего, что неприятное известие дадут вашему императорскому величеству прискорбное о нас заключение, что какая–либо личность могла взять верх над пользою государственною, — писал Резанов, пытаясь сгладить свои прежние послания. — Я признаюсь вашему императорскому величеству, что причиною была единая ревность к славе, ослепившая всех до того, что казалось, что один у другого оную отымлет. Сим энтузиазмом, к несчастью своему, воспользовался подпоручик граф Толстой, по молодости лет его, и наконец, когда взаимное всех к пользе общей усердие возродило еще более прошлого взаимное друг к другу уважение, то и остался он жертвой поступка своего. Обращая его к месту своему, всеподданнейше прошу всемилостивейшего ему прощения, ибо жестоко для чувствительного сердца наказание лишену быть способов разделить славу великого подвига.
Милость вашего императорского величества есть единственное для нас всех прибежище. Я чувствую себя виновным, поспеша моим донесением, и, повергая себя к стопам вашим императорского величества, всеподданнейше прошу прощения себе и всем морским офицерам. Всемилостивейший государь, мы охотно жертвовали тебе жизнью и столь же охотно и впредь идем ее жертвовать»note 3[94].
Закончив письмо, Резанов долго смотрел на вершины двух высоких сопок, забеленных снегом. В лучах вечернего солнца сопки казались необыкновенно красивыми…
Приближалась осень. На деревьях и кустарниках пестрели листья желтоватых и красноватых оттенков. Краснела крупная камчатская рябина. Но в лесах, окружавших со всех сторон обширный залив, все еще пели птицы и было много малины и смородины.
Перед самым отходом корабля Резанов долго разговаривал с генералом Кошелевым. Этот честный и строгий человек все больше и больше нравился Николаю Петровичу.
— Я вам посоветую осторожнее держаться с капитаном Бухариным, если доведется попасть в Охотск, — сказал под конец генерал.
— Кто он такой?
— Правитель Охотского края. Чувствует себя наместником. Подобного казнокрада и вымогателя еще не видано на свете. Он ничем не брезгует. Он не просто казнокрад — он разбойник.
— Не могу поверить, ваше превосходительство.
— Вы, наверное, думаете, почему я не пожаловался в Иркутск или Петербург на такого человека?
— Гм… да, действительно, я подумал.
— Николай Петрович, голубчик, этот человек задерживает почту, проходящую через Охотск. А ведь другого пути у нас нет. Он распечатывает все конверты, в которых подозревает для себя что–нибудь вредное, и уничтожает.
— Невероятно, ваше превосходительство! Вскрывать почту могут только по приказу государя.
Недавний обер–прокурор Первого департамента Сената Резанов не мог поверить в столь тяжкое нарушение законов.
— Невероятно, но так есть. Поступки Бухарина превосходят всякое вероятное. Охотск ужасен для всех. Никто не решается ехать туда, опасаясь за свою честь и даже жизнь. Об этом все знают, но он словно пробка торчит в Охотске и закрывает все жалобы, и эту пробку нельзя вышибить.
— Я обязательно побываю в Охотске и лично доложу императору, — пообещал Резанов.
— Говорят, что Бухарин наворовал за два года более ста тысяч рублей. При его–то должности! Кстати, компания, которую вы представляете, несет огромные убытки от поборов Бухарина. Он захватывает компанейские корабли, якобы необходимые ему для перевозки грузов на Камчатку, и ваши приказчики, для того чтобы погрузить свои товары, платят ему по нескольку тысяч. Иногда ваши приказчики за взятку отправляют свои грузы на военных транспортах, а я здесь оказываюсь без самого необходимого.
— Я проверю, ваше превосходительство.
После разговора с генералом Кошелевым Резанов совсем уверился в необходимости прямого морского пути из Петербурга в Русскую Америку, минуя столь отдаленные русские окраины. Порядок в российских губерниях, где царил произвол губернаторов и процветало воровство и лихоимство, после охотских порядков казался Николаю Петровичу совершенным раем.