Посмотрев на серое, бесцветное небо северной августовской ночи, на темь обступившего леса, Савелий собрался было идти досыпать на сеновал. Тут его окликнул появившийся вдруг человек с огромной дубиной в руках.
— Что, паря, не спишь, али охоты нет? — загудел детина.
— Воздуху дыхнуть вышел, душно в горнице. А ты что бродишь — в сторожах, что ли?
— Угадал, паря: хозяйское добро стерегу, своего-то не нажил, — присаживаясь на лавку, ответил великан. — Да ты садись, погуторим. Откуда сам-то?
Савелий присел нехотя и хмуро ответил:
— Новгородский… — и, внимательно глянув на нового знакомца, восхищенно добавил: — Дубина-то, забодай тебя бык!
Он попробовал поднять оружие сторожа и удивленно хмыкнул.
— Мне ее впору только ежели на плечо, а ты вместо посоха. На море тебе место — торосной карбас[52] один бы по льду поволок.
Парень ухмыльнулся:
— Быку меня не забодать. Пробовал, да не вышло. А на море я бы рад, да… — он замялся, — дело, вишь, тут одно.
— Стало быть, люба завелась, — заметив смущение парня, догадался Савелий. — Под пару себе, стало быть, нашел?
Мысль показалась Савелию такой несуразной, что он рассмеялся.
— Чего гогочешь? — досадливо оборвал великан. — Ты хозяйскую дочку Варвару видел?.. Она меня здесь и присушила. Не она бы, разве я тут хоть день лишний пробыл?
И парень, видно обидевшись, замолк.
— Забодай тебя бык! А хозяин как? Отдаст за тебя дочку-то?
— Обещал отдать, ежели добра накоплю. Варвара-то на коленях отца молила, за меня замуж хочет. Любит меня, — почти шепотом добавил великан.
— В сторожах ввек добра не накопишь. Вот ежели на море, за костью моржовой… На промысле-то чей перед — тот и господин. Там враз разбогатеешь. Такого-то любая дружина возьмет.
Великан хотел что-то ответить, но вдруг насторожился:
— Кабыть говор слыхать, али мерещится? Тебе как, парень?
Савелий прислушался.
— А что, хозяин разве псов не держит? — спросил он.
— Пастухи с собой псов забрали… — тихо ответил сторож, продолжая прислушиваться. — Опять говор слышен, пойти разузнать, что ли? — Великан поднялся и, сделав несколько шагов, исчез за углом дома.
В одиночестве Савелия снова обуял сон. «Пойду на сеновал, — мелькнуло в голове, — сна-то уж немного осталось. Али подождать парня-то?» Он привалился к бревенчатой стеке и задремал.
Савелий не слышал тонкого свиста выпущенной из боевого лука стрелы. Острый наконечник пробил горло сонного Савелия, впился в стену избы. Пробуждение было страшным. Рванувшись вперед, дружинник вскочил на ноги, хотел крикнуть, но только храп вырвался из залитого кровью горла. Шатаясь, он кинулся в избу, на ощупь нашел щеколду и, падая всем телом на дверь, распахнул ее и свалился тут же у порога.
«Ребята, вставайте! Вражье!» — хотел крикнуть Савелий.
Но только мычанье да хрип услышали дружинники. Раненый ватажник бился на полу, стучал ногами, переваливался с боку на бок, заливая грязный пол горницы пузырящейся кровью.
Петрушка Рубец первый понял, в чем дело. Он сломал стрелу и вынул оба конца из раны.
— Свейская стрела! Вставай, ребята! — крикнул он и бросился было на двор, но тут же остановился и торопливо припер дверь крепким дубовым засовом.
И вовремя! Снаружи раздались крики на чужом, непонятном языке, топот многих ног. Дверь затрещала от посыпавшихся на нее ударов.
Дружинники наспех вооружались. Одни натягивали на себя кольчуги, другие покрывали голову шлемом, третьи, согнув луки, старались приладить тетиву.
Враги бешено ломились в дверь. От ударов топора полетела щепа внутрь горницы. Еще миг — и сорванная с петель дверь рухнула на пол. С ревом кинулись дружинники на врага. Русские мечи и пики загремели по медным латам шведов. От неожиданного яростного напора враги подались назад. Но замешательство продолжалось недолго: высокий воин, закованный в блестящие латы, с призывным кличем бросился на дружинников. За ним грянули шведские воины, и бой разгорелся с новой силой. Теснимые со всех сторон, новгородцы отступили. Прихватив трех тяжело раненных товарищей, они вновь укрепились за стенами избы и, осыпая противника стрелами, заваливали вход всем, что попало под руку. Сверху в горницу прибежали купец Амосов с мечом в руках и хозяин Степан Котов. Подбадриваемые криками своего начальника, шведы яростно лезли в избу и после короткой схватки, оттеснив новгородцев от двери, ворвались в горницу.
Не выдержав бешеной атаки, дружинники по приказу Амосова стали уходить наверх. Бой шел теперь за каждую ступеньку лестницы.
Положение новгородцев стало немного выгоднее: сверху удобнее разить врага мечами и копьями. Но в избе дружинников осталось всего только семеро, не считая хозяина и Труфана Федоровича, остальные были ранены или убиты.
Грузный Степан Котов неутомимо орудовал топором. В его сильных, привыкших к тяжелой работе руках топор был страшным оружием.
Он с хриплым уханьем опускал топор на медные шлемы рвавшихся наверх шведских воинов, приговаривая после каждого удачного удара:
— Не лезь на святую землю!
— Не трожь чужих домов!
— Не воруй, поганец!
Внезапно отчаянный женский вопль покрыл шум схватки.
Степан Котов бросился к окну. Шведский воин, намотав на кулак девичьи косы, тащил по двору отбивавшуюся хозяйскую дочку.
— Отец! Митенька! Митя! Спасите!.. — не переставая, звала с плачем Варвара.
— Здесь я! — вдруг неожиданно громко раздался голос.
Дмитрий Головня, хозяйский сторож, принял на себя первый натиск врага. Застигнутый врасплох в дальнем углу усадьбы, окруженный со всех сторон шведскими воинами, он даже не успел взмахнуть своей дубиной. Страшный удар палицы Густава Эриксона оглушил и свалил великана с ног.
Теперь, очнувшись, Дмитрий услышал крик девушки. От бешенства, охватившего его, вдесятеро прибавилось сил. Схватив свою дубину, Дмитрий бросился на обидчика. Швед, не успев крикнуть, рухнул с разбитым черепом, а его товарищи, яростно крича, окружили великана.
На этот раз, защищая девушку, Дмитрий так ловко действовал своей дубиной, быстро перебрасывая ее то в правую, то в левую руку и вертя ею на разные лады, что вскоре около него оказались еще убитые.
Дмитрий отступил к частоколу и бился с наседавшими на него со всех сторон шведами; его длинная дубина беспрерывно свистела в воздухе, отбивая удары вражеских мечей.
В избе атака шведов ослабла: испуганные шумом свалки, боясь удара в спину, многие выбежали во двор. Труфан Федорович и Степан Котов были не в силах помочь Головне: затаив дыхание они наблюдали неравный бой.
— Митюха, выручи! Отдам Варвару, как перед богом говорю, отдам, — бормотал хозяин. — Молодец, Митрий! — не выдержав, крикнул он, когда еще один меч, выбитый дубиной из рук шведа, сверкнув клинком, отлетел в сторону.
— Господине, Труфан Федорович, глянь, что свей делают! — испуганно сказал кто-то из дружинников, тяжело дыша и вытирая кровь, сочившуюся из раны на лбу. Он указал на противоположное окно.
— Душегубы!.. — вырвалось у Амосова. — Смотри, Степан!..
Шведы притащили несколько охапок сена по другую сторону дома. Один из них, согнувшись, возился с кресалом, высекая огонь. Ясно было, что враги решили сжечь избу вместе с ее защитниками. Спасения не было: если кто-нибудь из осажденных и решился бы выпрыгнуть в окно, его приняли бы на пики.
Амосов не думал о смерти. Ему было обидно, что замысел, ради которого он решился на это трудное путешествие, рухнул…
Когда легкий ветерок стал задувать в окна дым, раздался грозный боевой клич. Новый отряд вооруженных воинов появился на дворе и обрушился на шведов, не давая им опомниться. Это были карелы, предупрежденные сыном кузнеца.
Карельские воины ловко бились короткими, широкими мечами, разили врагов острыми пиками и калеными стрелами. Схватка продолжалась недолго: часть шведов полегла в бою, оставшихся в живых взяли в плен.
Note52
Торосной карбас — легкая лодка, приспособленная для перетаскивания через нагроможденные обломки льда (торосы).